— Итак, стингровая лихорадка создана на Земле?

— Да, — ответил Володя.

— Ты участвовал в ее создании?

— Нет.

— Ты сознательно привез инфекцию на Анданор?

— Нет.

Стена продолжала хранить свое светло-серое молчание, что, похоже, несколько озадачило Императора.

— Лея сознательно привезла инфекцию на Анданор?

— Нет.

Володя с восторгом почувствовал, что сейчас красноречивая стена превратилась в его лучшего союзника. Император видел, что Володя не в состоянии обмануть хитроумное приспособление, и потому вынужден был теперь верить Володиным показаниям.

— Тебя заставили провезти инфекцию на нашу планету обманом? — спросил Император после паузы, осмыслил услышанное.

— Да, — ответил Владимир, глядя прямо в глаза Императору.

— Согласился ли бы ты привезти инфекцию на Анданор, если бы Сопротивление вышло к тебе с подобной просьбой?

Володя вспомнил девушку, умиравшую от лихорадки по стереовидению; крестьянина, просившего кровью из своих пузырей автобусную остановку, и ответил уверенно:

— Нет.

— Ну просто невинная жертва, — прокомментировал Император себе под нос, и Владимир увидел, что вновь оказался честен — белесая стена молчаливо согласилась с его ответом.

Император задумался и, поднявшись, опустился на трон, не на поручень, а, как полагается, по центру. Воходя теперь не видел его лица, но ему показалось, что своими ответами он утомил самодержца, и тот решил отдохнуть немного от общества землянина. Возможно, поспать. Владимир в замешательстве продолжал висеть в стене, опасаясь подавать голос. Значит, Лея все еще жива. И это главное. А еще Император доверял своим стенам, умеющим краснеть. Володя пытался что-нибудь придумать, создать какую-нибудь хитрую комбинацию в голове, но на ум ничего не шло, и Володя даже зажмурился от напряжения мысли.

— Думаешь, как меня перехитрить? — услышал он вопрос, адресованный ему Императором.

Владимир открыл глаза и увидел стену напротив, окрашенную синеватым отливом. «Вот еще новости», — подумалось Володе. Он знал, что если сейчас соврет, то страдать будет Лея. И Владимир боязливо ответил:

— Боюсь, что да.

Стена немедленно побледнела до прежнего сероватого фона, и пятно цветности полностью растворилось в мраморной однотонности тронного зала.

— Синева означает избыточную мозговую деятельность заключенного, — пояснил Император, удовлетворенный Володиным ответом, и затем, кажется, вновь погрузился в свои собственные раздумья, отвернувшись.

Володя стал снова обдумывать свое положение, пытаясь игнорировать то, как сильно и не вовремя зачесалась его левая нога. Теперь Владимир не упускал из поля зрения противоположную стену, ожидая от нее новых подвохов. Володя отлично сознавал, что Император может заставить его так висеть хоть неделю, а может не выпускать из объятий стены — если она вообще способна его выпустить — хоть до конца его дней. За массивной спинкой трона Императора вовсе было не видать, и Володя лишь теперь начал понимать, что висеть вот так, без возможности пошевелить руками и ногами, омерзительно вспотевшими там, в глухой глубине стеньг, — само по себе пытка. Его ладони и ступни зудели сейчас просто невыносимо. Время шло, но даже взгляд на наручные часы стал для Володи непозволительной роскошью. Стена напротив оставалась девственно серой. Голова чесалась так, словно чудо-стенка выпустила на волю тысячи маленьких вошек, половина из которых уже впилась в кожу скальпа, а прочие стадами ползали там в поисках местечка получше.

И вот в тот момент, когда Володе показалось, что он изображает муху в сетях паука уже около часа, Император вдруг развернулся к нему с сема натурально доброй улыбкой и сказал:

— А знаешь, Владимир, для партизана ты на удивление мягок и миролюбив. Просто удивительно.

Володя молчал, не в силах понять, как это повелитель Анданора пришел к такому выводу.

— За все прошедшее время станка напротив не позеленела ни разу, — пояснил Император. — А это значит, что, даже предоставленный себе, ты ни разу не испытал всерьез ненависти, гнева или злобы. Интересный феномен.

Володя молчал — его, кажется, ни о чем сейчас не спрашивали.

— Скажи мне, — Император поднялся с трона и принялся прохаживаться мимо стены с барельефом пленного земного партизана, обхватив за спиной одну ладонь другой, — знаешь ли ты способ прекратить мор?

Владимир напряженно задумался. Его угнетало ощущение, что очень скоро он неминуемо сделается неинтересен для Императора, и тогда уже они с Леей изопьют до дна чашу гнева безжалостного анданорского народа. Где-то все это было уже, будто в горячке думалось Владимиру, чей мозг сейчас, до синевы противоположной стены, с недоступной самому лучшему земному компьютеру скоростью вхолостую перебирал все новые и новые варианты ответа, даже не вынося их за полной бесперспективностью на сознательный уровень. Император ждал, секунда сменяла секунду. Оба хорошо понимали, что это ключевой момент их встречи. Сейчас владыку Анданора весьма устраивал густо-синий цвет стены напротив. Скорее всего это означало, что партизан решился на сотрудничество и искренне бьется над поставленной задачей.

Владимир же, будучи биологом, хорошо знал, что выпустить джинна из бутылки куда как проще, чем найти способ от него избавиться, особенно если джинн — дитя генной инженерии. Всем был известен вирус гриппа или СПИДа — но поди попробуй одолеть их! Против первого эффективную вакцину так и не сделали, а от второго избавились только с помощью силлуриан. Однако какая-то ускользающая цепочка идей, понятий была где-то совсем рядом, ее звенья то словно оказывались в поле зрения Володи, то опять исчезали, прежде чем он мог разглядеть их суть, бередя и сжимая тоской сердце.

— Итак? — услышал, наконец, Володя вопрос Императора. Вопрос-приговор. Ведь у Володи ответа так и не было, кроме этого смутного, выныривающего из глубин где-то за бортом сознания ощущения, которое он сам был не в силах локализовать и осмыслить.

И Володя обреченно, трясущимися губами, ощущая по всему телу волны гаденького нервного озноба, промолвил:

— Нет, — и закрыл глаза, понимая, что более не интересен владыке Анданора. Он ощущал себя просто отработанным материалом, куском мяса, который теперь самое время отправить в мясорубку анданорской пыточной системы наказаний.

А еще через секунду эти самые закрытые глаза испытали такую боль, что Володе показалось, словно их раскалывают на сковородку, делая из них яичницу. Ошалело распахнув веки, сквозь грозовые раскаты боли, ожогом пронзившей лицо, казалось, до самого мозга, Владимир увидел Императора, чья рука сжимала короткий упругий предмет — то ли плеть, то ли дубинку, — именно этой штуковиной Император скользнул по его лицу, вызвав настоящий болевой шок. Володя почувствовал теперь просто панику, уже не от боли, а оттого, что был не в силах сделать такую простую, казалось бы, законную, доступную каждому вещь, как закрыть ладонями разрывающиеся от боли глаза. Сделав несколько непроизвольных напрасных, тщетных рывков, Владимир с неимоверным трудом сдержал бессильные слезы, и они-то, казалось, и вышли незамедлительно горячим тошнотным потом, вмиг покрывшим его вмурованное в стену тело.