балета, когда мне позвонили из издательства «Музыка» и спросили, какие книги балетной тематики, на мой взгляд, были бы востребованы и интересны современному читателю. В 2016 году они переиздали «Жизель» Ю. Слонимского и «Лебединое озеро» А. Демидова, чему я очень рад.

Но вернусь в свой рассказ о том, что произошло в затрапезном кафе международного аэропорта. Сидя в окружении напряженно притихших балетоведов, допивая свой чай, я понял, что миф о Гаевском для меня перестал существовать и что я бесповоротно разочарован в авторе «Дивертисмента».

В 1981 году эта книга наделала много шума. О ней на уроке истории балета нам рассказала И. П. Дешкова. Я знал, что книга интересная, но как бы запрещенная, что ее из-за неординарных суждений автора сильно невзлюбили Григорович и Головкина.

Мое сердце пело! У меня-то эта книга была. Я с гордостью принес ее на урок и показал Ирине Павловне. Правда, не стал вдаваться в подробности, объяснять, что мама успела ее купить из-за страсти к диссидентской литературе. Я же вырос под шелест страниц сочинений Солженицына, магнитофонные записи Высоцкого и Галича, едкие политические анекдоты. И потому Гаевский, как человек, которого притесняли, стал для меня если не героем, то весьма уважаемым человеком.

Разговор с Вадимом Моисеевичем о «Жизели», произошедший через столько лет, развеял весь флер моего детского заблуждения по его поводу. Но и присутствующие при нем балетоведы сделали для себя соответствующие выводы. Они в полном составе пришли на мой дебют в «Баядерке», куда я их пригласил еще до поездки в Нью-Йорк. Но на следующий день после премьеры, когда в прессе обычно появляются рецензии, в печатных СМИ стояла гробовая тишина. Не вышло ни одной статьи. Я был публично наказан.

Единственным человеком, кто тогда откликнулся на мое выступление в «Баядерке», оказалась Анна Гордеева. Для этого нужна была не только независимость, но и смелость, за что я ей по-человечески очень признателен. Она никогда не сказала в мой адрес ни одного дурного слова. Может быть, ей что-то не нравилось, но ее высказывания всегда были уважительны и корректны. Притом что я никогда с ней не пил чай и в дружбе, как с некоторыми «промолчавшими», не состоял.

7

На начало 1998 года были запланированы гастроли группы артистов ГАБТа – «Нина Ананиашвили и друзья» – в Японии. По этому поводу балетмейстеру Алексею Ратманскому заказали балет «Сны о Японии». Когда Нина с мужем начали формировать состав исполнителей, я сказал: «Ваши гастроли по времени совпадают со спектаклями „Жизели“. Меня не отпустят!» «Нет, такого не может быть, мы договоримся! – сказал Гия.

Начали ставить эти «сны». О том, что мне в них предстоит исполнять «Саги-Мусумэ» – один из самых знаменитых танцев Японии, я знал уже летом. Такая смесь сюжетов «Лебединого озера» и «Жизели» на японский лад, история девушки-цапли. Приехав в Токио на гастроли, я пошел в театр Кабуки, познакомился с актером, который этот танец исполнял, посмотрел спектакль. В Японской национальной библиотеке специально для меня перевели текст легенды. Потому что «Саги-Мусумэ», как, собственно, и весь театр Кабуки, строится на сложной системе символов, движений, жестов. Например, веер открывается вправо – одно значение, поворачивается – другое, открывается зонтик, и актер начинает его крутить – это означает «слухи пошли» и так далее…

С этими «познаниями» я оказался на репетиции Ратманского, подготовленный, как меня учила Уланова. И хотя Алексей являлся учеником П. А. Пестова, книг на эту тему он явно не читал. Начал ставить. Показывает какие-то движения, я ему: «Леша, а это что значит?» Он говорит типа «тут веером будете махать». Я: «Тут еще рано». – «В смысле, рано?» – «В том смысле, что мы только начали номер, по сюжету веер начинает „играть“ гораздо позднее, он означает…» Сначала Ратманский что-то отвечал, но вскоре стало ясно, что он вне понимания японской культуры и тем более Кабуки и даже сам сюжет «Саги-Мусумэ» знает весьма приблизительно. «Коля, ну что вы так подробны? Это же сны о Японии!» Я тогда подумал, что если это сон, то это кошмар, а в кошмаре участвовать совершенно не хотелось.

Чтобы не подвести Ананиашвили, я продолжал ходить и учить незатейливое сочинение Ратманского. К счастью, случилось то, о чем я Нину предупреждал. Руководство не пустило меня в Японию, потому что «Жизель» в январе, кроме меня, оказалось некому танцевать.

Сразу после Нового года премьера «Снов о Японии» прошла в Большом театре. Выяснилось, что не только хореограф, но и художник М. Махарадзе, оформлявший спектакль, не любил читать книги. Когда Ананиашвили с друзьями приехала в Японию, начались конфузы, если это можно так назвать. Вплоть до того, что у всех артистов на сцене кимоно оказались запахнуты на сторону мертвеца! Кто-то засмеется: «Подумаешь!» Но так может сказать только невежественный человек. Для японцев это вообще из серии «не может быть никогда»! Ожидаемого восторженного приема сочинение Ратманского не получило. Надо еще учесть, что японцы – очень воспитанные и деликатные по своей природе, к тому же в Японии любили Ананиашвили, что уберегло хореографа от откровенного провала.

Японская тема, не случившаяся в моем репертуаре, тем не менее присутствовала в моей жизни. Начиная с мая 1997 года японцы приступили к съемкам фильма «про Цискаридзе». Снимали в классе, репетиции, в кулуарах театра.

В Москве в то время лучшими переводчиками-японистами были две грузинки: Ирина Махарадзе и Этери Саконтикава. Они работали многие годы на серьезных русско-японских проектах, связанных с искусством. Позвонили мне и говорят: «Ника, съемочная группа очень хочет к тебе домой попасть». – «Куда домой?! Мне домой приглашать некуда! У меня комната в четырнадцать метров, шкафа нет, все вещи на гвоздях висят!» Не знаю, как, но они меня уговорили. Японцы пришли. Они были в восторге от моего коммунального быта.

Параллельно с этим телеведущий Вадим Верник делал свою первую программу «Кто там» на телеканале «Культура», в которой я стал его первым «сюжетом». Японский фильм под названием «Принц из коммуналки» вышел одновременно в Японии и Англии. И тех, кто снимал кино, и тех, кто его смотрел, поразило фантастическое сочетание несочетаемого: я то Дезире, то Щелкунчик, то граф Альберт, то Солор… И одновременно: коммунальная квартира, комната-шкаф, коридор, заставленный какими-то вещами, ванная с шайками… Одним словом, русская экзотика!

Единственное, чем я не порадовал съемочную группу, так это российскими тараканами. Когда мы заехали в квартиру, они там гуляли, но мама быстро с ними разобралась. Скатала какие-то шарики из риса с чем-то, рассовала их по всей квартире, тараканы от нас и ушли.

Программа Верника на ТВ тоже называлась «Принц из коммуналки». После выхода кино и телевизионной передачи в СМИ поднялся шум. В результате, вместо хоть какого-то предложения улучшить условия моей