Кстати, в японском фильме есть кадры, где я стою перед ГАБТом. Съемки происходили летом 1997 года. Знаменитый сквер Большого театра с фонтаном, роскошными яблонями уже был уничтожен. Площадь, известная всему миру, представляла собой абсолютно лысую поляну с тремя чашами посередине: там три фонтана получилось вместо одного, из них два не работали, их прикрыли искусственной зеленью. Ужасная картина! По сравнению с ней – моя коммуналка выглядела музеем…

Новой «Жизели» ни на репетициях, ни на сцене Уланова так никогда и не увидела. Хотя на гигантской афише-растяжке, между колоннами ГАБТа, стояла ее фамилия как консультанта. Галина Сергеевна этот факт тяжело переживала, очень плохо себя чувствовала. Незадолго до премьеры у нее случился инсульт. Она оказалась в больнице…

Очень сдержанный и закрытый человек, Уланова редко говорила о своем здоровье или переживаниях даже О. В. Лепешинской и Б. А. Львову-Анохину, с которыми в последние годы жизни очень сблизилась.

Примерно в это время Галина Сергеевна побывала на двух балетах Большого театра, где на сцене появлялся гроб. Не знаю, кто и зачем ее убедил это смотреть. Я был на каких-то очередных гастролях, а когда позвонил, Уланова не скрывала своего возмущения: «Коля, ну как можно на сцену гроб ставить?!» – «А зачем вы пошли?» – «Так мне же не сказали…» В общем, эта история с гробами ее тогда очень взволновала и по-настоящему растревожила. Она долго не могла успокоиться.

В конце февраля я вернулся из очередной гастрольной поездки, спектакли в театре шли друг за другом. На одном из них ко мне подошла Лепешинская: «Ой, Коля, позвони Галине Сергеевне! Я с ней сегодня разговаривала, она сказала, что два дня назад выписалась из больницы. Все спрашивала – что Коля не звонит? Я ей сказала: наверное, где-то на гастролях. Ты позвони ей обязательно!»

20 марта по просьбе поклонников Улановой я впервые танцевал «Нарцисса» в концерте Большого театра. Они знали, что над миниатюрой Голейзовского со мной работала именно Галина Сергеевна. Львов-Анохин сказал: «Коля, вы танцуете „Нарцисса“ уже два года, а мы его в Москве еще не видели». Принимали меня замечательно, получился такой «hommage de hommage à Уланова», то есть танец в честь Улановой.

Придя вечером домой, я тут же набрал ее номер, но никто не ответил. Мне это показалось странным, потому что Ольга Васильевна сказала: «Галя дома». Но трубку Уланова не брала.

А у одного моего знакомого был приятель – немец, работавший топ-менеджером в крупной иностранной компании, имевшей в Москве свое представительство. Его квартира находилась на одной площадке с квартирой Улановой, в доме на Котельнической набережной. Они, как соседи, часто встречались в подъезде и всегда мило раскланивались. Парень имел холеный вид, всегда в костюме, хорошо говорил по-русски. Галине Сергеевне он был, видимо, симпатичен. Она с ним даже разговаривала.

Глубокой ночью мне позвонил тот самый знакомый: «Я только что разговаривал с моим немцем. Он сказал: «По-моему, она умерла». – «Почему вы так думаете?» – «Из ее квартиры всю ночь что-то выносят…»

Уже после кончины Галины Сергеевны Лепешинская мне рассказала, что, оправившись после первого инсульта, Уланова казалась бодрой, охотно разговаривала по телефону. Однако в один из дней ей позвонили из театра и сказали: «Галина Сергеевна, вам привезут документы, надо их подписать. Вы теперь не педагог-репетитор, а консультант». – «Какой я консультант? Я педагог». – «Нет, вас повысили, у вас будет зарплата больше». – «Я не хочу, я хочу быть педагогом, и у меня есть ученики!» – «Нет-нет». Тогда она позвонила Лепешинской: «Ой, Леля, меня уволили из театра!» В ту ночь у Улановой случился второй инсульт…

Галины Сергеевны не стало утром 21 марта 1998 года в ЦКБ. Через день вышла статья Львова-Анохина, где он писал: «Одной из немногочисленных радостей Улановой-педагога стал Коля Цискаридзе – молодой талантливый солист Большого театра, с которым она много занималась. Это был ее последний ученик и, возможно, последнее, что делало жизнь интересной, ибо жизнь и работа были для нее неразделимы». Прочитав эти слова, я был просто поражен. Я и представить себе не мог, что Уланова ко мне так относилась…

В день прощания с Галиной Сергеевной я вместе с небольшой группой артистов ГАБТа должен был улетать на гастроли в США, танцевать в глухой американской провинции: Талсе, Милуоки и тому подобных. Руководство театра не разрешило мне задержаться…

Позже мне рассказали, что около гроба Галины Сергеевны сидела только Семёнова как самая старшая из «великих» и плакала, все остальные, включая Лепешинскую, Стручкову, Кондратьеву, стояли…

Незадолго до этих печальных событий состоялись обменные гастроли: Большой театр танцевал на сцене Мариинского театра в Петербурге, а Мариинский театр в Москве танцевал в ГАБТе.

На мой взгляд, это была скверная идея, изначально обрекавшая нас, москвичей, на провал. В труппе было неспокойно, ни достойных новых спектаклей, ни нормальных контактов со СМИ, которые в те годы очень однобоко и без всякого энтузиазма освещали работу ГАБТа. Зато в пользу Мариинского театра, как никогда прежде, усердствовала столичная критика во главе с Гаевским. С утра до вечера они сладострастно долбили Большой театр, настаивая, что у нас ведут репертуар одни бездарности. И что наконец в Москву приедет труппа, где каждый – звезда мирового уровня.

Я не хочу умалять таланта любимой мной У. Лопаткиной, Д. Вишнёвой, молодой С. Захаровой, завершавшей свою карьеру А. Асылмуратовой, но для чего, взахлеб восхваляя одних, обязательно унижать других?

Большой театр на тот момент располагал не менее одаренными исполнительницами в лице: Н. Ананиашвили, Н. Грачевой, М. Александровой, юной С. Лунькиной, а по поводу премьеров и говорить нечего. Питерцы во главе с 35-летним Ф. Рузиматовым не могли соперничать с московской школой мужского классического танца: А. Уваровым, С. Филиным, Ю. Клевцовым, К. Ивановым, Д. Белоголовцевым, и, простите за нескромность, со мной, наконец.

Это не голословное утверждение. Есть видеозаписи этих спектаклей, все можно увидеть собственными глазами. С появлением видео многое в мире балета поменялось. Я имею в виду возможность посмотреть и сравнить не только разные редакции спектакля, но и их исполнение разными артистами. Достаточно зайти в Интернет.

Но вернусь к обменному туру. По поводу гастролей Мариинского театра в Москве выходило по нескольку статей и телевизионных сюжетов в день. Большой театр в Петербурге поджидала полная тишина, блокада, как будто там нас не было.

К тому же зима, погода около минус тридцати, а несколько дней минус 38. Сугробы с меня высотой. Город словно вымер, ни одной собаки на улице. На Дворцовой площади, в Эрмитаже ни души. Какой-то конец географии.

В нашей афише стояло по одному спектаклю в день, Мариинский давал в день по два. Его артисты в Москве жили в двух шагах от театра: в «Метрополе», в «Москве», в «Национале».