Кроме того, Сануто день за днем записывал все, что происходило в Венеции. Пожары, убийства, лекции, свадьбы, концерты, банкротства, списки груза и рыночные сводки, а также полученные депеши, визиты государственных деятелей, заседания совета и политические скандалы – все он заносил в дневники, которые составили 58 больших томов. Он начал вести дневник, надеясь, что получит основу для написания истории своего времени. Его гордость была смертельно уязвлена, когда через двадцать с лишним лет после начала его труда официальным историком назначили не его, а Пьетро Бембо, потому что Бембо лучше излагал свои мысли на латыни. Сануто отправили на пенсию и приказали предоставить его заметки, то есть дневники, Бембо. Ему пришлось согласиться.

Даже в те 38 лет, когда Сануто вел эквивалент ежедневной газеты, он находил в себе силы заниматься политикой, и его карьера оказалась по-своему такой же значимой, как карьера Гаспаро Контарини. Сануто начал с довольно значимого поста начальника ночной стражи; вскоре он пошел на повышение и стал старейшиной по морским делам. Через 20 лет Контарини назовет этот пост важнейшим – до тех пор, пока интересы Венеции будут связаны с морем. Позже старейшинами по морским делам стали назначать молодых людей перед тем, как они попадали на более ответственные должности, например старейшин по материковым делам. Хотя Сануто не выходил в море, в возрасте около 30 лет он несколько раз занимал пост старейшины по морским делам. Он трудился усердно и плодотворно, собирая флот перед битвой при Зонкьо в 1499 году. Один срок Сануто пробыл казначеем в Вероне, затем, когда он разменял пятый десяток, его снова выбрали старейшиной по морским делам. Несколько раз его выдвигали на более важные посты, такие как государственный поверенный. Один раз Сануто выдвинул себя сам, когда получил такую возможность, но чаще его кандидатуру выдвигали родственники. Однажды он особенно возмутился, когда его близкий родственник вытащил позолоченный шар и мог выдвинуть Марино Сануто, однако не сделал этого. Ни разу ему не удалось проникнуть даже на край «внутреннего круга». Он унаследовал достаточно, чтобы жить безбедно, но его денег не хватало для того, чтобы, подобно многим, проложить себе путь наверх. На несколько лет он пробился в сенат; он сравнительно часто выступал с речами как там, так и на Большом совете. Свои речи сам Сануто называет красноречивыми; во всяком случае, во время его выступлений «никто не кашлял». Однако его не любили те, кто находился у власти. Когда его выдвинули на выгодную и хорошо оплачиваемую должность инспектора («синдико»), предполагавшую трехлетнюю поездку по венецианским колониям, он счел назначение кознями одного из своих врагов. Марино Сануто хотел остаться в Венеции, вести дневник, произносить речи в сенате и призывать собратьев-аристократов соблюдать законы.

Видимо, Сануто недоставало не только красноречия, прославившего Гаспаро Контарини и Пьетро Бембо, но и политического такта. Он был сторонником строгого соблюдения законов и говорил, что думал, невзирая на лица, а в нескольких случаях, как он признавался в своем дневнике, даже когда бывал не прав. «Совесть побуждала меня говорить, – писал он, – ибо Господь дал мне хороший голос, крепкую память и многие знания после многолетнего изучения отчетов правительства. Мне казалось, что я погрешу против себя, если не выскажу своего мнения по обсуждаемому вопросу». Он завидовал успеху более состоятельных или более дипломатичных коллег и с горечью писал о неудачной попытке стать государственным поверенным или получить постоянное место в сенате. Ему, ученому и политику, было горько оттого, что его знания и преданность не оценили по достоинству.

Сануто пишет о том, какое давление оказывалось на членов Большого совета после того, как власть Синьории и сената выдвигать кандидатов была ограничена. Давление усилилось из-за финансовых тягот, которые принесла с собой война в 1509–1516 годах. С одной стороны, высокие налоги побуждали многих искать выгодные должности и заискивать перед теми, кто занимал высокие посты. С другой стороны, правительство не гнушалось никакими средствами в желании собрать побольше денег. Одобренным кандидатам, которые вносили 2 тысячи дукатов, Совет десяти даровал титул и тогу сенатора и пропуск в этот орган власти, хотя и без права голоса. Более мелкие должности продавались. Дож красноречиво призывал всех держателей должностей давать правительству взаймы деньги или дарить подарки. Суммы, предлагавшиеся в качестве займов или подарков, оглашались на Большом совете. Аристократы начали называть суммы пожертвований перед тем, как их имена проходили процедуру голосования. В одном случае Сануто внес 500 дукатов, «найденные бог знает где», чтобы получить место в сенате. В другой раз он лишился нескольких желанных постов, когда соперники внесли больше, чем позволяли его возможности. При таких условиях отклонили закон, который требовал от выборщиков дать клятву, что их не подкупили: говорили, что аристократы, давшие такую клятву, рискуют спасением души. Конечно, не всегда на ту или иную должность выбирали тех, кто внес самое большое пожертвование; Сануто упоминает несколько случаев, когда такие подарки или пожертвования отклоняли. Он назвал эти случаи опасными проявлениями неблагодарности, которые затрудняли сбор средств в будущем. Но когда предлагался откровенный торг за какой-либо важный пост, Сануто произносил длинную речь против такой практики и испытывал удовлетворение, если торг проваливался.

Как только Венеция вернула себе большую часть материковых владений, торговля должностями прекратилась. Большой совет принял новые законы против предвыборной агитации. Специальные служащие, называемые цензорами, призваны были следить за подобными случаями. Их деятельность увенчалась успехом, но только на время, и через четыре года должность цензора была упразднена. Правда, ее воссоздали в 1524 году, и Совет десяти принял новые законы против привлечения голосов, но эти законы так откровенно нарушались, что применяли их просто для того, чтобы затемнить различия между законной и незаконной предвыборной агитацией. Так, запрещался любой вид политических объединений, однако покупка голосов продолжалась. В октябре 1530 года Сануто с горечью жаловался: «Голоса покупают за деньги. Все об этом знают; очевидно, на сколько-нибудь важный пост невозможно попасть, если не раздавать деньги группе обедневших аристократов до выдвижения и после выборов. Господи, помоги нашей бедной республике, чтобы не осуществилось предсказание: продажный город быстро погибнет. Те, кто находятся у власти, ничем не препятствуют такой практике, а особенно тем, кто получает почести за деньги. Но бедных можно простить, ибо бедняки не в силах поступать по-другому. Пусть Бог, который всеми руководит, позаботится о них; в противном случае я предвижу много зла».

К «лакомым кусочкам», которые можно было получить благодаря политике, относились церковные привилегии. Хотя нельзя было совмещать церковные и государственные посты, отдельные политики способствовали росту престижа и благосостояния своей семьи, добившись сана епископа для брата, сына или племянника. Официальное назначение, разумеется, делал папа римский, но сенат, имитируя современных монархов, предлагал папам кандидатов на тот или иной пост. Если какой-либо венецианец принимал епархию на территории Венеции вопреки воле сената, сенат накладывал наказание не только на него самого, но и на его семью. Многие влиятельные члены сената добивались церковных постов для своих родных своими заслугами, например успешным посольством или губернаторством. У них имелись и средства, с помощью которых такой пост, однажды полученный, можно было оставить в семье.