Элизелд уже не раз слышала легенду о La Llorona – Плачущей даме – призраке женщины, которая утопила детей в бурном разливе наводнения, а потом раскаялась в этом и с тех пор вечно блуждает ночами по берегам реки, оплакивая их смерть и разыскивая живых детей, чтобы украсть их взамен своих погибших. Еще ребенком Элизелд слышала, что эта история произошла в Сан-Хуан-Капистрано, и дети утонули в Сан-Хуан-крик, но за прошедшие с тех пор годы ее рассказывали о чуть ли не каждом городе с многочисленным латиноамериканским населением, и детей, по всеобщему мнению, топили в каждом водном пространстве от Рио-Гранде до Сан-Францисского залива. Существовал также вариант, согласно которому ацтекская богиня Тонанцин, ходит, рыдая, по деревням науатлей и крадет младенцев из колыбелей, оставляя вместо них каменные жертвенные ножи.

Женщины, с которыми Элизелд познакомилась нынче вечером, рассказали и еще одну историю. На борту «Куин Мэри», шепотом говорили они, жила bruja[42], каким-то образом потерявшая в момент собственного рождения всех своих детей, а потом утопившая мужа в море, а теперь она скитается, плача день и ночь, и поедает los difuntos, призраков, в бесконечных попытках заполнить пустоту, оставшуюся после той утраты. Она съела их так много, что стала очень толстой, и ее называли La Llorona Atacado – Надутая Плачущая дама.

Элизелд тогда задумалась, на роль какого фольклорного персонажа подошла бы она сама. Конечно, это была бы история о девочке, которую первый раз окрестили традиционно, водой, а второй раз – оплодотворенной яйцеклеткой, претерпевшей второе рождение (из молочной фляги!) в потоке монет, и сбежавшей из дома, чтобы скитаться вдоль далеких рек в заведомо тщетной попытке скрыться от призраков тех несчастных, которые пришли к ней за помощью и которых она привела к смерти.

Что девочка из этой легенды сделала бы потом? Вернулась бы в родную деревню?

Она снова посмотрела на часы. Без десяти восемь.

И она поплелась по песку к стальной лестнице, ведущей наверх, к стоянке. Пришло время встречи с Питером Салливаном.

Салливан припарковал фургон в темном углу стоянки и отошел на несколько сот футов, чтобы выкурить сигарету в центре круга яркого желтого света у подножия фонарного столба. В десятке футов над его головой вокруг лампы трепетали мотыльки, вспыхивая и угасая, как далекие беззвучные метеоры.

Он рано добрался до Блафф-парка и, сидя в фургоне, сделал себе сэндвич из той еды, что купил после того, как поспешно удрал из Вениса, и, хотя в его крохотном пропановом холодильничке еще оставались три-четыре банки пива, последние несколько часов пил «коку». Он всегда чувствовал, что Сьюки оказывалась в каком-то смысле где-то рядом, когда он бывал выпивши. И к тому же ему хотелось сохранять остроту рассудка на тот случай, если психиатр Элизелд все-таки появится.

Он смотрел на автомобили, проносившиеся мимо по Оушен-бульвару, и думал, не будет ли лучше просто сесть в машину и вернуться в Солвилль – как он успел узнать, так другие жильцы называли тот дом, в который он въехал сегодня.

Теперь, когда он протрезвел, – хотя, возможно, испытывал похмелье, – мысль об объединении усилий с этой Элизелд уже не казалась ему такой уж хорошей. Если она утратила душевное равновесие, на что вроде бы имела полное право, то она вполне могла навести Делараву на него. Разве можно брать ее в Солвилль, показывать ей эту замечательную мертвую зону – вдруг она сумасшедшая? Он вспомнил, как впервые увидел ее в Венисе – одетой в два слоя одежды, скрючившейся у самой воды и говорившей что-то в водосточную канаву!..

Он напоследок глубоко затянулся сигаретой и потрогал карман джинсов, где лежали ключи от машины.

И Элизелд коснулась его плеча.

Салливан знал, что почувствовал прикосновение за мгновение до того, как оно в действительности состоялось, и знал, что это была она, но остался стоять неподвижно, продолжая смотреть на автомобили, проезжавшие по Оушен-бульвару, и медленно, чуть ли не с присвистом выдыхая сигаретный дым, а сверху, в желтом свете почти беззвучно сыпался медленный снегопад из мертвых мотыльков.

Он бросил сигарету среди крошечных трупиков и лишь потом повернулся к ней и криво улыбнулся:

– Привет.

Она вздохнула:

– Привет. И что мы будем делать?

– Поговорим. Но не здесь, где могли бы привлечь внимание, как случилось днем. Вон там, в углу, стоит мой мини-вэн.

– А те… руки находятся там?

– Да. Если они опять станут моими руками, то мы будем знать, что кто-то к нам снова присматривается.

Они двинулись по асфальту прочь от света, их раскачивающиеся в воздухе пальцы разделяли три фута прохладного ночного воздуха. Падавшего на угловатую старую машину света как раз хватало для того, чтобы рассмотреть грязь на ней.

К собственному раздражению Салливан вдруг застеснялся того, что не вымыл автомобиль.

– Тут в мой фургон метнули яйцо. А впечатление такое, будто я блевал из окна, – намеренно грубо добавил он.

– И вы в это время очень быстро ехали задним ходом, – согласилась Элизелд и остановилась, рассматривая засохшие разводы. – Но когда и как это произошло?

– Сегодня. – Он провел ее мимо передка машины к боковым дверям. – Один парень, мой старый приятель, попытался сдать меня женщине, которая хочет съесть призрак моего отца; думаю, что она хочет захватить меня и использовать в качестве живой приманки. Этот старый приятель и бросил в меня яйцо, когда я отъезжал оттуда. – Он отпер боковую дверь и распахнул ее. Внутри все еще горел свет – аккумулятор мог питать одну-две лампочки хоть целый день, и заряда все равно с запасом хватило бы для того, чтобы запустить мотор. – Если хотите, то пиво и кока-кола там, в холодильнике.

Элизелд задержала на нем испытующий взгляд, а потом изящно вошла в машину.

Она оперлась бедром на столешницу, в которую был встроен умывальник, и Салливан, к своему стыду, заметил, что кровать все еще разложена и даже не застелена.

«Я, должно быть, не слишком-то желал встречи с нею», – подумал он, пытаясь оправдаться.

– Простите, – сказал он. – Я не рассчитывал на компанию. «И как это прикажете понимать?» – спросил он себя и, беспомощно взглянув на нее, взобрался в салон и закрыл за собою дверь.

– Вам следовало отмыть яйцо, – сказала она, и он в первый момент подумал, что у него испачкано лицо. Но тут же сообразил, что речь шла об испачканной двери.

– Вы полагаете, это важно?

– Я думаю, что это метка, – сказала она, – и более чем видимая метка. Как волшебное устройство наведения. Сырые яйца очень широко используются в колдовстве. Мне было бы лучше сейчас же выйти из вашей машины и уйти, маска там или не маска. И вам тоже, причем в другую сторону.

Салливан сел на кровать.