— Вы знаете, эти войсковые сатрапы все еще нас ненавидят, — едва ли не с гордостью объявила леди Тарлтон своим сотрудникам.

Молодая шотландка, Эйрдри, мелодично рассмеялась, она откровенно восхищалась леди Тарлтон. Поскольку она лишь недавно получила диплом врача, австралийские и английские медсестры шептались, что ей нужен наставник, способный превратить ее в настоящего хирурга. Но ее это не задевало. Раненые англичане и австралийцы, которым довелось лечь под ее нож, в один голос утверждали, разумеется, лишь те, кто не утратил дар речи из-за полученных ранений, что абсолютно ей доверяют, поскольку она не задирает нос. То, что их оперировала женщина, удивляло их уже потом, после того как они выжили, перенеся мучительную боль из-за ранения и саму операцию.

Оба хирурга по мере необходимости привлекали Наоми в качестве операционной сестры и анестезиолога. Австралийские медсестры из группы Митчи, а также медсестры Красного Креста проявили себя способными ученицами и экспертами по части перевязок, совсем как Наоми и Салли год назад. Мичти дала прозвище сестрам Красного Креста — «английские розочки», но некоторые принадлежали к движению суфражисток, похоже, леди Тарлтон тоже в нем состояла. Многие были из семей, считавшихся в Британии «приличными». И выговор их мало чем отличался от выговора леди Тарлтон. Наверняка их родители хорошо знали эту даму, раз доверили ей своих дочерей. Но среди «английских розочек» попадались и такие, кто не согласился идти в медсестры, в поварихи или в судомойки — это уж куда ни шло. Это было своеобразной формой протеста против изнеженной жизни, которую они вели, наглядным доказательством, что женщины ничуть не хуже мужчин способны тянуть лямку, и потому те обязаны относиться к ним с должным уважением. Девушки из групп Наоми и Митчи как только могли убеждали их, что женщины Австралии за десять с лишним лет уже вдоволь наелись плодов суфражизма, причем отнюдь не теша себя иллюзиями, что суфражизм вмиг избавит их и от повседневных хлопот, и от преждевременной старости.

Отдающая безумием вера майора Дарлингтона в бактериологию как отрасль медицины оставалась непоколебимой, и он — вполне вероятно, даже с умыслом — всячески ее подчеркивал в беседах с медсестрами и санитарами. Майор постоянно доказывал начальству необходимость ношения масок при обработке ран. Австралийские добровольцы и крохотная бактериологическая лаборатория — за оборудование которой Дарлингтон заплатил из собственного кармана, — был единственной возможностью проводить эксперименты в этой области. Он привлекал медсестер и санитаров, у которых брал мазки из горла. По его распоряжению некоторым палатным медсестрам и санитарам полагалось надевать маски при перевязке ран — в коридорах двух отделений красовался плакат: «МАСКИ!», не заметить его было просто невозможно. А на дверях двух других отделений были вывешены уже другие плакаты: «БЕЗ МАСОК!». Отделения, расположившиеся в только что построенных бараках в саду, экспериментом охвачены не были, это добавило бы Дарлингтону столько работы, что она оказалась бы просто неподъемной, — причем и в роли бактериолога, и в роли хирурга. Сам он, обходя отделения для забора проб раневых тканей, всегда надевал маску. Затем наносил пробу на стеклянную тарелочку[29] и уносил с собой. Дарлингтон, объясняясь с медсестрами не совсем понятными обрывками фраз, внушал им, что самую большую опасность для раны представляют стрептококки, обнаруженные у них в глотках. Нет-нет, как обычно, едва слышно посмеивался он, при этом кивая и весьма своеобразно опуская нижнюю челюсть, то, что они — носители стрептококков, это не их вина. Стрептококки нас просто обожают, говорил он Наоми и другим медсестрам. Стрептококки любят завоевывать нас шутя.

И заходился кашляющим смехом.

Его лицо — землистого цвета, настороженное и кислое — со временем приобрело выражение хладнокровия и целеустремленности.

В то уникальное лето, когда люди впервые в истории принялись изничтожать друг друга отравляющими газами, потоком шли и раненые, и отравленные. Как минимум, две трети из них были австралийцы — видимо, из-за названия госпиталя[30], но нередко и больше. Госпиталь не принимал пострадавших от осколочных ранений, хотя там находились на излечении солдаты, раненные именно осколками. По ночам они пробуждались от донимающих их кошмаров или кричали во сне. Увы, но в штате Австралийского добровольческого госпиталя не числилось ни одного психиатра.

В Австралийском добровольческом госпитале были предусмотрены раздельные столовые — для офицерского и рядового составов. Естественно, для ходячих. Лето понемногу вступало в свои права, и столики выставлялись на площадку напротив замка, где офицеры и солдаты образовывали разношерстное общество, ну, совсем как в ходе боев, из-за которых они сюда и попали. По настоянию леди Тарлтон к обеду желающим подносили по бокалу вина. Леди Тарлтон учредила в Лондоне комитет, собиравший пожертвования на разного рода лакомства с целью разнообразить меню. И все поступавшие деликатесы распределялись исключительно справедливо — пресервы, специи, песочное печенье от «Фортнама и Мэйсона» доставались всем — и офицерам, и рядовым. Как однажды выразилась леди Тарлтон в разговоре с Наоми, когда они наблюдали за прогуливавшимися ранеными и выздоравливающими, великая честь обществу, если в нашей армии и школьные учителя, и священники, и журналисты служат простыми солдатами. Правда, она отчего-то не включила в свой перечень деревенских парней с крепкими кулаками и тертых жизнью выходцев из трущоб. Как бы то ни было и вопреки расхожим армейским догмам, спровоцированное светской дамой смешение сословий отнюдь не потрясло основ.

Быстрее, чем ожидала Наоми, дни становились короче, листья — желтее, иными словами, природа в очередной раз напоминала господам генералам об очередном профуканном лете. Гиацинты и примулы, которыми была усажена территория Австралийского добровольческого госпиталя, отцвели. Небо приобрело мрачновато-серый оттенок и все ниже и ниже опускалось на замок, и временами казалось, что оно вот-вот снесет аспидные плитки его крыши. По утрам нависал туман, который солнцу не всегда удавалось разогнать. В отделениях поставили обогреватели. Зарядили противные, день ото дня все более холодные дожди, куда противнее, чем даже на Лемносе, — здесь их подгонял дувший с Ла-Манша ледяной ветер, от которого по ночам замерзали лужи на соединяющих палатки тропинках. Одна из медсестер, англичанка, сломала лодыжку по пути из приемного отделения в больничный сад. Другая упала, обварив себя какао, которое разносила по отделениям. Но волонтеры не сбегали — хотя имели на это полное право. Магнетизм леди Тарлтон намертво приковал к себе «английских розочек», на каждом шагу демонстрирующих воистину железную волю. И потом, ну, скажите на милость, где еще на Западном фронте они могли сыскать такой райский уголок, где принципы суфражизма столь наглядно воплощались на практике?