Майор кивнул на санитара, который разбинтовал ногу рядового, выставив на всеобщее обозрение покрытые струпьями культи пальцев ноги и почерневшую кожу.

— Вы пользовались когда-нибудь китовым жиром, молодой человек?

— Никто уже в этот китовый жир не верит, — ответил солдат. — Бывало, смажешь ногу, а через пять минут снова шлепаешь по грязи, и ноги вмиг промокают.

— Вот видите? — вопросил майор Дарлингтон. — Видите, что происходит?

Что сильнее всего озаботило Наоми и остальных медсестер, так это вопрос о том, что они — в глубоком тылу — могут предпринять? Разве что выразить молчаливый протест? Но Дарлингтон продолжал развивать тему.

— На передовой, — с нажимом проговорил он, — солдатам позволяют днями стоять по колено в грязи. До тех пор, пока они не пополнят статистику восполнимых потерь. Бывает, что офицеры в чистых сухих носках и начищенных сапогах готовы наказывать солдат, понимаете, наказывать за то, что они уже не способны оставаться в строю, обвинять их в том, в чем в первую очередь виноваты генералы. Но мы не имеем права забывать, что такие вот случаи уменьшают число коек для раненых. Я не хочу никого ни обвинять, ни оскорблять, старина. Но совершенно ясно, что кто-то должен ответить за состояние траншей. И это даже не чисто военный вопрос, — продолжал Дарлингтон, — скорее технический.

— Но, майор, — вмешалась Эйрдри, — каким же образом мы можем исправить фронтовые недочеты? Мы, знаете ли, тыловики, как нас называют. И нас никто не спрашивает.

Майор Дарлингтон, ничуть не смутившись, многозначительно поднял палец.

— Вот что, доктор Эйрдри, я собираюсь в письменном виде изложить свои соображения по этому вопросу и послать в вышестоящие инстанции, буду очень обязан, если вы и остальные сотрудники подпишетесь под ними. Я подчеркну необходимость выделить специального офицера, который занимался бы исключительно обувью и носками солдат в своей роте. Понимаю, на первый взгляд моя идея кажется вздорной и расточительной, с точки зрения использования личного состава. Ну, если так — добро пожаловать в тыл, в госпиталь, и занимать койки, которые у нас на счету. А кто будет заменять ботинки и носки? А может, вообще отказаться от них, уподобившись гуннам? Сколько денег уходит на боеприпасы и оружие, но никому и в голову не придет заменить пришедшую в негодность обувь! Впрочем, думаю, я изложил все достаточно ясно и подробно. Хочу поблагодарить вас за внимание. И, пожалуйста, похлопайте нашему солдату, который позволил нам лицезреть свой недуг.

Все, будто загипнотизированные речью майора, и вправду зааплодировали.

Когда они расходились, Митчи шепнула Наоми:

— Никого это не убедит. Ты можешь себе представить хоть кого-нибудь из знакомых тебе лейтенантов в должности ответственного за носки и ботинки солдат? Героическая должность, нечего сказать.

Наоми успела заметить, как Эйрдри слегка коснулась руки симпатичной медсестрички из Красного Креста, имени которой она не знала. Самой Наоми, окажись она на месте этой медсестры, подобные проявления нежности пришлись бы явно не по душе. Откуда же тогда это странное чувство, до боли напоминающее ревность?

* * *

Осенью в Руане пошли слухи, что медсестер собираются разослать по пунктам эвакуации раненых почти у самой передовой. Сначала это казалось Салли слишком неправдоподобным. Но по отделениям прошлись старшие сестры — в поисках добровольцев для отправки на упомянутые пункты в ноябре. До этого медсестер на пункты эвакуации не допускали. Желающие нашлись, и немало. Салли, Онора и Леонора Кэйсмент изъявили желание, и их буквально тут же приняли — сказался их опыт работы. Было и еще одно немаловажное обстоятельство — работа на пунктах эвакуации давала право на 10-дневный отпуск в Англии. Но это благо Салли не заинтересовало. Если для ее решения и были какие-то мотивы, то они очень напоминали мотивы Чарльза Кондона — дескать, интересно, а как все это выглядит. Она поняла, что и женщины, оказывается, не прочь понюхать пороха.

Новость предстояло сообщить их давнему пациенту — капитану Констеблю. Салли с Онорой продолжали заниматься его лицом, вернее тем, что от него осталось. Теперь капитан уже числился ходячим, иногда он совершал прогулки — неторопливо шествовал с забинтованной головой, но без палочки по дорожкам парка Австралийского добровольческого госпиталя. Старшая сестра поначалу приглядывалась к крепнущей дружбе сестер Дьюренс и Слэтри с обреченным на молчание капитаном Констеблем. Создавалось впечатление, что рана, кроме того, что обезобразила, еще и кастрировала его. Поскольку вероятность, что медсестра позарится на мужчину с обезображенным лицом, к тому же отнюдь не многословного, была невелика, им позволили иметь его в качестве друга. Что до раны, — если рассматривать ее исключительно как рану, — то она заживала. Снимая очередную повязку и обработав рану, Онора сказала:

— Ну, теперь все чистенько.

Однако Онора не особо баловала его сообщениями, что им придется уехать. Салли же не скрывала ничего.

— Нас с Онорой переводят на пункт эвакуации раненых. Так что мы сходим с дистанции.

Констебль покачал головой, несмотря на свою жуткую рану.

— Вас тоже скоро отправят в Блайтли — думаю, на этой неделе, — сказала Онора.

Капитан потянулся за карандашом и бумагой. «Пункты эвакуации раненых довольно близко от передовой», — написал он.

И передал листок Салли, так как в руке Оноры был шприц для спринцевания ран.

— Это, видимо, тоже входит в программу, — пояснила Салли. — Вы понимаете, о чем я.

Констебль черкнул несколько слов. «Если бы видели меня там — сразу после доставки — грязного, в крови, — вы бы приняли меня за убитого».

— Нет, — с неподдельной горячностью возразила Салли. — Я бы по вашим глазам поняла, что вы живы. И потом мне тут попалась одна книжка. По челюстно-лицевой хирургии. Там говорится, что мало-помалу ваше лицо можно привести в порядок. И фотографии… До и после. Вы просто не поверите.

«Думаете, стоит просмотреть эту книжицу? Или я от нее в ужас приду?» — написал он.

Прочитав, Салли ответила:

— На первой странице стоит штемпель: «Выносить запрещается». Но я все равно ее стащу.

— И стащит, не сомневайтесь, — игриво подтвердила Онора. — Она у нас такая.

Откуда-то из недр глотки капитана Констебля донесся одобрительный рык.

Увесистый том содержал изображения, которые кто-то мог бы счесть вполне приемлемыми для раненого в лицо. Но старшая сестра, заметь она, как Констебль перелистывает эту книгу, уж точно бы не пришла в восторг. Чтобы избавить себя от лишних неприятностей, Салли сунула тяжеленный том, напечатанный на мелованной бумаге, под платье и принесла его капитану после ужина. Сквозь висящую в воздухе пелену табачного дыма — выздоравливающие нещадно смолили — она подошла к нему и положила книгу на прикроватную тумбочку.

— Полистайте завтра, — сказала она. — Когда мы вас занавесим. Мы с Онорой вас тревожить не будем. Самое важное и полезное отмечено закладками. Я вас знаю. И уверена, что вам это придаст мужества, а не ввергнет в уныние.