она между вздохами и всхлипываниями. Все чувства разом обрушились на неё, переполнили усталую душу.

– Мы остались. А куда нам было деваться? И мы надеялись – Господь милосердный, мы надеялись, что хоть одна из дочерей к нам вернётся.

– Мама…ох, мама. – Иоганна закрыла глаза, крепко обняла мать. Хедвиг похудела, постарела, высохла, но, как ни удивительно, осталась себе верна. Она чистила картошку! Иоганна готова была рассмеяться. Какое-то время они просто молча стояли, сжав друг друга в объятиях, а потом она решилась спросить:

– Как папа?

Мать сникла, её исхудавшее лицо осунулось от забот и тревог.

– Он лежит в постели, – помолчав, ответила она. – Несколько месяцев назад ему стало плохо. Врач сказал – инсульт.

– Инсульт…

– Он жив, но… – Хедвиг развела руками. – Я старалась сделать для него что могла, видит Бог, старалась, но, кажется, это бесполезно… – Она сдавленно вздохнула. – Он должен знать, как я его люблю, как я всегда его любила. Я только в это и верю.

– Конечно, он знает, мам. – Иоганна сжала руку матери, медленно вошла в мрачную родительскую спальню, обставленную тяжёлой тёмной мебелью. Шторы были задёрнуты. Отец лежал в кровати, его хрупкое тело под одеялом казалось едва заметным бугорком.

– Здравствуй, папа, – прошептала она. Он пошевелился, открыл глаза, но в них не было ни узнавания, ни искры жизни, ни радости воспоминания. Ни озорной, ни грустной улыбки. Иоганна присела на край кровати, склонив голову, и сжала его тонкую иссохшую руку.

Потом они с матерью, сидя на кухне, пили горький цикорий. Непривычная тишина – ни самолётов, ни бомб, ни криков – действовала на нервы. Да, старая часть Зальцбурга, по счастью, избежала самых страшных бомбардировок, но окраины стали руинами, как и вся страна, весь рейх. Миллионы людей, оставшихся без крыши над головой, с ошеломлёнными лицами бродили по улицам. Война наконец закончилась, но никто ещё не знал, что теперь будет и что с этим делать.

– Ты что-нибудь слышала о Биргит или Лотте? – спросила Иоганна. Мать покачала головой.

– Все эти годы не слышала ничего.

– О Франце и Вернере, конечно, тоже. – Иоганна проглотила горький напиток. – Наверное, не стоит больше и надеяться.

– Чепуха, Иоганна, – неожиданно твёрдо возразила мать. – Надежда – всё, что у нас теперь осталось. Надежда и вера.

Иоганна покачала головой. Усталое отчаяние окутывало её, как туман, и не было сил бороться.

– Неужели ты правда веришь, мама? После всего этого?

– Конечно. – Лицо матери, постаревшее и измождённое, было изрезано морщинами, волосы совершенно поседели, но в её глазах светилась сила. – Больше ничего не остаётся. Несомненно, проклятая война нам это доказала.

– А если никто не вернётся живым?

– Значит, так тому и быть. – Хедвиг расправила плечи. – Это, на мой взгляд, ничего не меняет.

– Но… – Иоганна осеклась и не стала заканчивать фразу. Может быть, мать была права. Может быть, им нужна была вера, чтобы жить дальше. Но Франц, господи, Франц, и Лотта, и Биргит, и даже Вернер…

Что с ними стало?

Следующие несколько недель Иоганна искала ответы. Город лежал в руинах, в нём царил хаос, но понемногу кропотливо восстанавливался порядок. Были созданы конторы, которые помогали с жильём, занимались поиском пропавших людей. Но к какому бы усталому бюрократу Иоганна ни обратилась, американцу или немцу, ни у кого не было никакой информации о тех, кого она любила. Она читала списки погибших, пропавших без вести, попавших в тюрьму, но дорогих ей имён ни в одном из списков не было. Где они?

К началу июня она почти совсем отчаялась. Отец по-прежнему неподвижно лежал в постели, а мать продолжала чистить картошку и готовить из тех скудных продуктов, какие могла достать, как будто жизнь могла идти своим чередом, но хозяйство было важнее всего. Вместе они привели в порядок магазин, заколотили витрины, потому что стёкол не было. И молча надеялись.

Хотя Иоганна с твёрдой решимостью твердила себе, что Франц, Биргит, Лотта и Вернер, скорее всего, погибли, ей всё ещё нужны были ответы. Доказательства. Возможно, тогда она могла наконец расстаться с призрачными надеждами.

И вот в начале июня раздался стук в дверь. Иоганна спустилась вниз, думая, что это, должно быть, очередной нищий – их стало теперь так много, и открыла дверь женщине, которую не сразу узнала.

– Биргит!

Её костлявое лицо расплылось в улыбке.

– Да, это я.

Она пошатнулась на ногах, когда Иоганна сжала её в объятиях. Она была закутана в грязные лохмотья, обута в мужские ботинки, у одного из которых оторвалась подошва. Она была растрёпана, волосы свисали спутанными клочьями. Иоганна нежно обнимала её, не сводя взгляда с её лица.

– А Лотта? – спросила она, и её голос дрогнул. Биргит покачала головой.

– Я не знаю, что с ней. В самом конце нас разделили. Меня отправили в Мекленбург, а её освободили.

– Почему?

– Не знаю. Когда объявили конец войны, меня отправили в лагерь для беженцев. Опять лагерь! Последнее, чего мне хотелось. – Биргит мрачно усмехнулась. – Наконец мне удалось поговорить с человеком, который позволил мне вернуться домой. Я всюду спрашивала о Лотте, но тут такой бардак. Никто мне, конечно, не ответил.

– Может быть, её тоже отправили в лагерь. – Теперь, когда Биргит была совсем рядом, в её объятиях, Иоганна ощущала горячую, пьянящую надежду. Если вернулась Биргит, почему не может вернуться Лотта? И Франц, и Вернер тоже? Она любила весь мир, ей хотелось, чтобы все выжили. Чтобы все были живы.

– Иоганна, – тихо сказала Биргит, разжимая её руки, – Лотта… она ждала ребёнка. Сейчас он, наверное, уже родился.

– Ребёнка? – изумлённо воскликнула Иоганна. Биргит рассказала ей, что произошло, и она долго печально качала головой.

– Бедная, бедная Лотта.

– Она была такой сильной всё это время, Иоганна. – Глаза Биргит наполнились слезами, она быстро их сморгнула. – Её вера была такой сильной. Ты ходила в аббатство? Может, там знают?

– Нет, я что-то не подумала. – Как ни странно, ей не пришло в голову обратиться в аббатство, возвышавшееся над городом. Может быть, она старалась не думать о нём, о том месте, которое в определённой мере забрало дорогих ей людей, принесло их в жертву. – А что они могут знать?

– А вдруг знают? Давай надеяться.

Иоганна кивнула.

– Хорошо, я туда схожу. Но первым делом ты должна увидеть маму.

Лицо Биргит напряглось.

– А папу?

– Он… он ещё жив, – осторожно произнесла Иоганна, и лицо Биргит резко помрачнело.

– Что значит – ещё?

– Пойдём наверх, – велела Иоганна. – Там увидишь и его, и маму. Она так тебе обрадуется.

Но прошло ещё несколько дней, а Иоганна так и не посетила аббатство, отчасти потому что сомневалась,