копейщиков, которые очень устали от марш-броска, когда им пришлось идти не ускоренным шагом, а почти бежать по пустыне около двух часов. Расстояние между лагерем и крепостью можно было покрыть за час верховой езды, но в связи с тем, что большую часть отряда составляла пехота, пришлось двигаться значительно медленнее. Однако рядом с крепостью копошились люди и, судя по их численности, это никак не могли быть Штернберг с рыцарями, а если не они, значит – сарацины. Брат Вальтер отдал приказание: всем госпитальерам и трем воинам Кристабель образовать треугольник; Ганс, который тоже был верхом, должен охранять графиню и скакать позади остальных.

Расстояние между противниками быстро сокращалось. Госпитальеры опустили копья и прикрылись щитами. Сарацины, ненавидевшие больше всех христиан именно тамплиеров и госпитальеров, пришли в ярость.

– Алла! – неистово кричали они.

– С нами Бог! – в ответ ревели госпитальеры из-под топфхельмов.

Острое жало крестоносцев на всем скаку впилось в тело сарацинского отряда, опрокидывая всадников и коней, пронзая их копьями. Но тяжело пришлось бы горстке рыцарей, если бы обливающиеся потом копейщики не подоспели вовремя. Закипела схватка.

Ганс и Кристабель отстали от остальных и объехали сражающихся. Они поскакали прямо к крепости. В воротах они увидели распятого на кресте человека. Понять, кто это, пока не представлялось возможным. Вид распятого привел их в ужас. Рядом с крепостью, в выкопанной братской могиле, находились тела двух десятков сарацин, остальные, непогребенные, лежали на краю.

Сердце Кристабель бешено заколотилось. В воздухе, несмотря на недавно прошедшую грозу, стоял запах крови и мертвечины. Первым понял, кто висит на кресте, Ганс. Он содрогнулся от ужаса и, подумав, что графине знать это не стоит, хотел попросить ее не смотреть, но было поздно. Кристабель сама все поняла. Она остановила лошадь и со страшным воплем отчаяния пешком бросилась вверх по склону к стоящему в воротах кресту.

– Не-е-е-ет!!! – кричала и рыдала Кристабель. – Любимый мой!!! Что же они с тобой сделали?! Господи, за что?! Анри!!! Мой Анри!!!

Она подбежала к кресту и обняла брус, весь залитый кровью из правой ступни графа. Только подняв дрожащие руки, она смогла коснуться ног. Штернберг узнал Кристабель и слабо улыбнулся. Дышать стало совсем невыносимо. Каждое движение грудной клетки, поднимающей все тело распятого, было адской мукой.

– Ты пришла… – прошептал он.

Кристабель не услышала, но почувствовала сердцем невнятное движение губ своего возлюбленного.

– Да, я здесь, мой родной, любимый Анри!!! Прости меня, что я так поздно!!! Хотя мне нет прощения!!! Сейчас мы поможем тебе!!!

Ганс подъехал к воротам и быстро спешился. У верного оруженосца в глазах стояли слезы, и он растирал их тылом ладони.

– Господи, возможно ли такое! – не веря своим глазам, шептал он.

Роняя клочья пены с запыхавшегося коня, подскакал брат Вальтер. Вложив в ножны окровавленный меч, он, быстро оценив ситуацию, понял: еще не все потеряно – и крикнул оруженосцу:

– Ганс, чего ты там шепчешь? Не заупокойную ли по своему сеньору? Еще рано! Подведи коня к кресту с той стороны, а я буду с этой. Сможешь встать ногами на седло? Ну и хорошо! Давай вытаскивать кинжалы.

Ганс последовал словам госпитальера, и, ухватившись за рукоятки ножей, они одновременно дернули их на себя. Штернберг охнул. Руки его повисли плетьми, и теперь он держался на кресте только ногами, да еще за счет наклоненного назад положения креста. Боль в ногах, таким образом, стала просто чудовищной. Но недолго. Лезвия ножей прибили плоть к обугленной части бревен, из которых был сделан крест, поэтому вытащить их не представляло большого труда. Вальтер и Ганс резким движением вырвали и оставшиеся два ножа, с трудом удерживая заскользившее вниз тело графа. Спустившись сами на землю, они осторожно спустили и Штернберга. Кристабель с благодарностью посмотрела на них заплаканными глазами и припала к груди графа.

Штернберг с трудом понимал, что происходит с ним, но, оказавшись на земле, вздохнул уже немного легче. Кристабель, рыдая, целовала его запекшиеся губы, лицо, лоб, называя всеми ласковыми словами, что знала по-немецки, и всеми французскими, которые только приходили на ум. Страшные раны на конечностях она принялась перевязывать лоскутами своего платья, подол которого, не задумываясь, разорвала.

– Ты пришла… – все время шептал Штернберг, пытаясь улыбаться Кристабель. – Ты пришла. Я так тебя ждал!

– Я здесь, любимый! Здесь отныне и навек! Никогда мы больше не расстанемся!!! Зачем, зачем ты остался в этой проклятой крепости, задерживая врага, чтобы спасти меня? Это я должна была остаться с тобой! О, какая же я дура! Анри, родной мой, ты поправишься! Вот я уже перевязала твои раны, и кровь больше не идет! Все у нас теперь будет хорошо!

Штернберг посмотрел на Ганса, стоявшего рядом и молившегося. Оруженосец уловил его взгляд и наклонился.

– Вы поправитесь, господин граф!!! – срывающимся голосом сказал Ганс.

Штернберг сделал усилие, поморщился от боли и, подняв правую руку, положил ее на плечо оруженосца.

– Будь рыцарем, Ганс! – прошептал он, и рука его бессильно упала на землю.

Новоявленный рыцарь Ганс фон Рихтер разрыдался. Вальтер беспокойно оглянулся. Сарацины рассеялись и теперь сражались по одному или малыми группами, почти всюду уступая крестоносцам. Но к воротам крепости мчался один сарацин. Это был сотник Ахмет, не захотевший мириться с поражением и готовый умереть, но убить кого-нибудь из христиан. Группа людей рядом с распятием представлялась ему отличной мишенью. Опытный стрелок, он на всем скаку вложил стрелу в тетиву лука.

Вальтер выхватил меч, вскочил в седло и ударил шпорами коня, бросая его на сарацина.

Кристабель слегка приподняла Штернберга и прижала его голову к груди, гладя его спутавшиеся волосы и ежесекундно целуя их.

Сотник Ахмет, прицелившись в ненавистного госпитальера, выстрелил и тут же был пронзен брошенным в него мечом Вальтера. Стрела в его руке дрогнула и пролетела мимо цели. Но, выпущенная с короткого расстояния, она обладала страшной пробивающей силой, тем более если попадала в не защищенное доспехами тело. Длинная стрела с тонким, как нож, наконечником, которой так гордился сотник Ахмет, пробила насквозь хрупкий стан Кристабель и вонзилась в шею Штернберга.

– Анри… – хватая ртом воздух, которого неожиданно стало так мало, прошептала Кристабель и замертво упала на бок. Кровь потоком хлынула из шеи графа, он еще пытался что-то сказать, но не смог и вскоре затих, последним движением положив ладонь на пояс Кристабель, словно обнимая ее.

Ганс в отчаянии схватился за свои волосы.

Вальтер, остановив коня, обернулся и, увидев гибель тех, кого хотел спасти, вытащил из умирающего Ахмета меч и со злости изрубил сарацина.

Потом, все еще дрожа от ярости,