Сержант Иваницкий никогда не ставил себя на одну доску с каким-нибудь доберманом или бультерьером, но жил и работал в полном соответствии с нехитрой философией обитателя собачьего вольера. На утреннем разводе всему личному составу, несущему службу на станции метро «Лубянка», был доведен не совсем понятный, но четкий и недвусмысленный приказ: ровно в двенадцать часов дня, после получения по рации условного сигнала, задерживать и доставлять в дежурную комнату для установления личности каждого, кто попытается воспользоваться мобильным телефоном. Особое внимание рекомендовалось обращать на лиц кавказской национальности, а также на граждан с нетипичным поведением. Условный сигнал поступил уже пять минут назад. Лиц кавказской национальности, пытающихся дозвониться до земляков по неработающему телефону, в поле зрения сержанта Иваницкого пока не наблюдалось, зато поведение странно одетого провинциала, который только что на глазах у пораженной публики вырубил, а может быть, даже и убил лейтенанта Агеева, можно было смело признать нетипичным.

Нашаривая одной рукой застежку кобуры, а другой — рукоятку увесистой резиновой дубинки, на заре Перестройки окрещенной в народе «демократизатором», услышавший команду «фас!» питбуль Иваницкий пошел наперехват «Тарасу Бульбе в кошмарном галстуке».

Они встретились примерно в двух метрах от выхода и на какой-то коротенький миг словно приросли друг к другу. Затем пистолет полетел налево, дубинка направо, а сержант Иваницкий, не сгибая ни ног, ни спины, столбом рухнул навзничь в нанесенную пассажирами с улицы жидкую серовато-коричневую грязь, замысловатым тошнотворным узором покрывавшую мраморный пол.

Толпа испуганно шарахнулась от них во все стороны; пронзительно завизжала какая-то женщина, мужской голос повелительно проревел: «Стой, стрелять буду!». Со всех сторон, разрезая толпу, к месту происшествия устремились какие-то люди. Они были в штатском. Данная форма одежды свидетельствовала о том, что где-то там, в высоких сферах, сильно недооценили ум и профессионализм противника. Осознав это, «украинец» бросился бежать.

Расшвыряв в разные стороны всех, кому не повезло очутиться у него на пути, он одним прыжком достиг выхода. Здесь он задержался ровно на столько времени, сколько понадобилось, чтобы сорвать с груди дорогой цифровой фотоаппарат и с криком: «Ложись!» — метнуть его в преследователей. Некоторые, и их было довольно много, действительно легли, и не просто легли, а упали, как новобранцы по команде: «Вспышка сверху». Это выглядело забавно, но рыжеусому было не до забав. Ударив в дверь плечом, он выскочил под дождь и со всех ног рванул туда, где его со вчерашнего вечера дожидалась машина.

Электронные часы в вестибюле станции показали двенадцать ноль две, но это уже не имело никакого значения.

— Ты замолчишь когда-нибудь или нет? — спросил Глеб, поворачивая ключ зажигания.

Движок «Соболя», приняв, по всей видимости, эту реплику на свой счет, послушно замолчал, напоследок издав звук, подозрительно похожий на вздох облегчения. Зато татарин, к которому, собственно, и адресовался Слепой, умолкнуть даже не подумал.

— В клочья, — слезливо бормотал он. — И кишки на фонаре… Зачем? Ай, мама, зачем, слушай?!

— Маму не приплетай, баран, — рассеянно откликнулся Глеб, озирая примыкающее к станции метро пространство. Он сразу же засек белую «девятку», стоявшую довольно близко от входа; ни водителя, ни пассажирки поблизости не наблюдалось, и это было нормально: часы показывали уже без двух двенадцать. — Она тебя не для того рожала, чтоб ты взрывы около метро устраивал… Да еще и других людей вместо себя подставлял, шахид ты, пальцем деланный! Целы будут твои кишки. Бомбу я обезвредил, так что прекрати ныть, а то сейчас как врежу!..

— Ай, не говори так! Ты его не знаешь, он хитрый! Это же сам Саламбек Юнусов! Если сказал: взорву, — взорвет обязательно… Ай, отпусти!!!

Последнюю короткую фразу он уже не выкрикнул, а прямо-таки провизжал, а потом опять шумно, как крыса за фанерной перегородкой, завозился на полу в узком пространстве между сиденьем и передней стенкой кабины, забился, как угодивший в силки зверь, заставляя кабину ходить ходуном. Его покрытая сосульками слипшихся от пота волос голова со стуком ударилась о пластмассовую крышку бардачка; бардачок самопроизвольно открылся, и Глеб увидел лежащую поверх каких-то засаленных старых накладных и испещренных черно-коричневыми масляными пятнами тряпок полупустую, сморщенную бутылку минералки.

— О, Алла-а-а-а… — вдруг нараспев затянул Фархад и начал молиться. — Руки развяжи! Четки дай! — прервав молитву, истерично взвизгнул он.

Глеб протянул руку, взял из бардачка бутылку и отвинтил колпачок. Подозрительно понюхав горлышко, он передумал пить и, аккуратно прицелившись, вылил выдохшуюся минералку на нежданно-негаданно объявившегося в кабине правоверного богомольца. Послышался плеск, бульканье, фырканье, плевки и кашель, после чего в кабине наступила относительная и явно временная тишина.

— Еще раз пикнешь — убью и скажу, что так и было, — пообещал Глеб.

Тишина стала глубже, поскольку впечатленный прозвучавшей угрозой татарин перестал сопеть и облизываться. По крыше кабины деликатно постукивал дождь, снаружи, слегка приглушенные забрызганными водой стеклами, доносились звуки большого города.

На циферблате электронных часов светящаяся восьмерка мгновенно и беззвучно сменилась точно так же светящейся девяткой. Глеб наблюдал, сидя за рулем и борясь с острейшим искушением выйти из машины и со всей возможной скоростью удалиться от нее на максимально возможное расстояние. Это было бы разумнее всего, но он не мог себе этого позволить, поскольку, вполне вероятно, был здесь не единственным наблюдателем. Посему уповать ему оставалось лишь на то, что он действительно обнаружил и обезвредил все заложенные в машину взрывные устройства — не половину, не три четверти и даже не девяносто девять сотых, а вот именно все до последнего.

Ощущение было не новое, но относилось к категории ощущений, которые со временем не теряют своей остроты.

Белая «девятка» вдруг завелась, вытолкнув из выхлопной трубы облачко дыма, зажгла белые фонари заднего хода и начала осторожно пятиться, выбираясь на проезжую часть. Глеб отметил про себя, что водитель, оказывается, был на месте, оставаясь невидимым за тонированным стеклом, и, судя по всему, тоже следил за временем. Предпринимать что-либо по этому поводу он не стал, памятуя о серебристом «форде» и не желая отнимать у ребят из группы наружного наблюдения их хлеб.

Татарин шмыгнул носом и вдруг вполголоса жалобно позвал:

— Э, земляк! Что там, снаружи, а?

— Москва, — проинформировал его Глеб. — Лубянка. Я тебе что сказал? Лежи тихонько и не рыпайся! Скоро сам все узнаешь, осталось-то всего секунд двадцать-тридцать…

Фархад Назмутдинов тихонько заскулил и умолк.

Глеб все-таки не удержался и, вынув из кармана мобильный телефон, нажатием первой попавшейся клавиши осветил дисплей. Связи не было. «Ай да генерал, — подумал он. — Все-таки не подкачал!»