Ночь перед Рождеством имела особое значение для солдат обеих сторон. В Бастони бойцы с легкими ранами получали порцию бренди и слушали бесконечно повторяемую песню White Christmas[52] по трофейному гражданскому радио {716}. К северо-востоку от города, в Фуа, немецкие солдаты, чтобы согреться, набились в дома и фермы. Молодой немец спокойно рассказывал бельгийской семье, у которой квартировал, что собирается вернуться домой живым, троих его братьев уже убили. На других участках периметра обороны американские солдаты слушали, как их враги поют Stille Nacht, Heilige Nacht[53]. Они могли лишь говорить о Рождестве дома, представляя свои семьи у теплых каминов. Некоторые из их более удачливых товарищей, в тылу, присутствовали на полуночной мессе в часовне Шато-де-Роле, заполненной беженцами, вместе с семьей владельцев замка. Почти всегда они тоже пели «Тихую ночь» и думали о доме. В Бастони около сотни солдат собрались на мессу перед импровизированным алтарем, который освещали свечи, поставленные в пустые жестянки. Капеллан, обратившись к ним, дал простой совет: «Не беспокойтесь о завтрашнем дне, ибо замысел Божий восторжествует» {717}.

В деревушке Буассей, между Сель и Фуа-Нотр-Дам, немецкие солдаты также присоединились к гражданским, которые укрывались в замке. Один панцергренадер из 2-й танковой дивизии, возможно разгоряченный алкоголем, заявил: «Завтра мы форсируем Маас!» {718} Другой, в более реалистическом настроении, вздохнул: «Бедное Рождество».

Передовые части 2-й танковой дивизии совсем оголодали, а вернее, умирали от голода. В Сель солдат-эльзасец постучал в дверь и, когда семья осторожно открыла, встал на колени, упрашивая дать хоть немного еды. Состояние многих из них было настолько плачевным, что местные жители из христианского милосердия чувствовали себя обязанными дать оккупантам хоть что-нибудь поесть. Примечательно, что было крайне мало случаев, когда солдаты 2-й танковой дивизии забирали еду под дулом пистолета, хотя многие из них могли приказать жене фермера приготовить для них суп или пирог из ее запаса консервированных фруктов в подарок на Рождество. Другие заставляли женщин стирать им носки или нижнее белье.

Немецкие солдаты, несмотря на сильный голод, еще более отчаянно искали алкоголь, надеясь утопить в нем свои печали в канун Рождества. В Рошфоре четырнадцатилетняя девочка Лилиан Делом увидела, как немецкий Landser, пехотинец, разнес кулаком стеклянную дверь кафе «Грегуар», сильно поранившись при этом, пытаясь добраться до бутылки {719}. В Рождество тоска по дому обострилась. Многие солдаты смотрели на фотографии своих родных и близких и тихо плакали.

По обеим сторонам пехотинцы провели ночь в окопах. У американцев для празднования были только замороженные пайки класса «C» – в любом случае больше, чем у большинства немцев {720}. Один десантник рассказывал, как резал куски замороженной тушеной картошки, один за другим, и отогревал их во рту, прежде чем съесть. На самом северном участке фронта, в Хёфене, солдат из 99-й пехотной дивизии записал в дневнике: «Ребята звонят по всей линии фронта, желают друг другу счастливого Рождества. Очень красивая ночь, земля укрыта снегом» {721}. К везунчикам приходил офицер и передавал по кругу бутылку.

На командных пунктах и в вышестоящих штабах стояли рождественские елки, чаще всего украшенные полосками алюминиевой фольги, которая использовалась, чтобы сбивать с толку радиолокаторы. Чем выше был штаб, тем больше там было возможностей устроить достойный праздник. Столица Люксембурга, еще не затронутая войной, теперь чувствовала себя в безопасности. И пока снежинки мягко падали в рождественскую ночь, капеллан армии США Фредерик Макдональд готовился к службе в церкви при свечах. Его предупредили, что в эту ночь на мессе будет присутствовать генерал Паттон. Церковь была переполнена, но Макдональд без труда узнал «этого генерала с суровым выражением лица» {722}, с прямой спиной, в одиночестве стоявшего позади. Священник подошел к нему поприветствовать и напомнил, что в дни Первой мировой войны на службу в эту церковь приходил кайзер Вильгельм II. Явно понимая желание генерала приобщиться к истории, Макдональд спросил: «Сэр, не хотите ли присесть на скамью кайзера?» Паттон улыбнулся. «Отведите меня туда», – сказал он.

Недолгую тишину рождественской ночи в Бастони нарушил пролетевший над городом бомбардировщик люфтваффе, сбрасывавший сигнальные ракеты, за ним пронеслись один за другим «Юнкерсы-88» {723}. Американцы уже перестали опасаться немецких ВДВ, считая их обескровленными, но эффект, ими произведенный, был гораздо более разрушительным, чем самый интенсивный артобстрел. Еще более сильный шок испытали беженцы и горожане, укрывшиеся в подвалах, когда над ними рушились здания.

Пострадал и штаб Маколиффа. Стены содрогались, как при землетрясении, и все боялись, что их раздавит падающая каменная кладка. В переполненных подвалах Института Нотр-Дам-де-Бастонь люди молились или кричали в панике, когда спускались облака пыли. Некоторые совершенно обезумели.

Капитан Прайор, врач санчасти 10-й бронетанковой дивизии, распивал рождественскую бутылку шампанского с несколькими коллегами; была среди них и конголезская медсестра Августа Шиви. Взрывной волной всех швырнуло на землю; Прайор испугался, что пострадала санчасть. Густо покрытые пылью, они с трудом выбрались наружу. Трехэтажное здание обрушилось на их раненых пациентов, а руины охватил огонь. Напарница Шиви, сестра Рене Лемэр, погибла вместе с двадцатью пятью тяжелоранеными, сгоревшими заживо в своих постелях. Солдаты бросились наверх растаскивать завалы и пробивать выход, но попытки потушить огонь ведрами воды оказались тщетными и вскоре были прекращены. Некоторые из раненых, оказавшиеся в кольце огня, умоляли расстрелять их. Низколетящие бомбардировщики обстреливали из пулеметов, в ответ десантники стреляли из винтовок. В Бастони не было противовоздушной обороны, все 50 счетверенных «Браунингов М2» на тягачах были развернуты для укрепления периметра обороны.