рабочих мест в промышленности, поглощавшей «лишние» руки. В России эти возможности по сравнению с развитыми странами мира были роковым образом ограничены. Основная причина этого заключалась в, предопределенной суровыми климатическо-географическими и историческими условиями, крайней бедности России Капиталами и жестко ограниченными возможностями их естественного накопления. Ценность Капитала в России, несоизмеримо выше, чем на Западе[1759].

Эти условия усугублялись огромным демографическим навесом, накопившимся в царское время, когда вместо создания рабочих мест, жизненно необходимые, «святые», по Достоевскому[1760], Капиталы в значительной мере просто «проедались» или вывозились за границу высшими сословиями и имущими классами империи. «Всякому обществу, где не существует среднего класса, — предупреждал о последствиях этого явления А. де Кюстин еще в 1839 г., — следовало бы запретить роскошь…», в России «страсть к роскоши перестает быть невинной забавой», здесь «все кругом кажется мне политым кровью…»[1761]

Муки аграрной революции 1930-х годов в России могли бы быть значительно смягчены, если бы эти «проеденные» Капиталы были в свое время вложены в образование и промышленное развитие страны. На эти капиталы можно было удвоить, утроить… промышленный потенциал России 1913 г. «Если бы только половина этой суммы была употреблена производительно, — восклицал в 1866 г. министр финансов М. Рейтерн, — то Россия была бы покрыта сетью железных дорог, имела бы сильную промышленность, деятельную торговлю, богатое народонаселение и цветущие финансы»[1762].

Муки аграрной революции прошли бы гораздо легче, если бы население России имело такой же уровень грамотности, как в Германии или Соединенных Штатах. По уровню образования Россия отставала от них на 3–4 поколения. «Такое поверхностное образование, каким обладал русский новобранец, — отмечал во время Первой мировой британский представитель при русской армии ген. А. Нокс, — никоим образом не расширило его сознание и не сделало из него цивилизованного мыслящего существа»[1763]. Для того, чтобы не отстать совсем, СССР пришлось пойти не только на ускоренную индустриализацию, но и интенсификацию образования. И если в 1927 г. в 5–10 классах училось 1,5 млн. подростков, то в 1940 г. — 13 млн.[1764]

Одновременно со строительством новых школ и созданием новых вузов правительство предпринимало на первый взгляд странные меры, на которые обращал внимание поэт Б. Слуцкий: «пусть экономически нелепо — но книги продаются за гроши, дешевле табака и хлеба»[1765]. Цель этой «странной» политики заключалась в том, что помимо знания, которое дает образование, необходимо еще и понимание жизни. В «области литературы, искусства вообще, — замечают в этой связи Л. Гордон и Э. Клопов, — основной части народа надо было сначала овладеть тем, что создала классика, и лишь затем переходить к вырастающим из нее достижениям XX в.»[1766]

Таб. 20. Образование[1767]

Проблема образованных кадров приобретала совершенно критическое значение с переходом к этапу Реконструкции: «Проблема получения профессионально подготовленных инженеров в России гораздо более серьезна, чем это можно себе представить, — писал в 1929 г. британский The Economist, — Коммунистическая партия нуждается в штате инженеров, составленных из людей, которые обучались в русских школах и политехникумах…», давление этого вопроса «почувствуется только с открытием новых фабрик»[1768]. «Как найдет советская власть достаточно специалистов? — восклицала британская «The Manchester Guardian», — Кажется, что проблема подготовки специалистов является величайшей проблемой, стоящей перед советами, более великой, чем политические проблемы, которые вызывают столь большой шум в мире»[1769].

Культ личности

Так это было: четверть века

Призывом к бою и труду

Звучало имя человека

Со словом Родина в ряду.

А. Твардовский[1770]

«Бонапартизм, — объяснял явление «культа личности» Троцкий, — есть одно из политических орудий капиталистического режима, в его критические периоды. Сталинизм есть разновидность той же системы, но на фундаменте рабочего государства…»[1771]. Какие же критические условия вызвали появление «культа личности» в СССР в 1930-е годы?

Принцип Вождя

И под Москвой, и на Урале —

В труде, лишеньях и борьбе —

Мы этой воле доверяли

Никак не меньше, чем себе.

А. Твардовский[1772]

Обостренная дискуссия о путях развития страны началась еще во времена революции, «к моменту завершения гражданской войны она, — по словам Троцкого, — принимает столь острые формы, что угрожает потрясением государственной власти…»[1773]. Партия раскололась на несколько все более непримиримых, противоборствующих фракций. В январе 1921 г. в своей брошюре, которая так и называлась «Кризис партии», Ленин отмечал: «Партия больна, партию треплет лихорадка»[1774].

И в то же время, предстоящая на мирном фронте «борьба (по восстановлению экономики), — указывал Ленин, — будет более трудной, чем на боевом фронте, но она нас больше интересует, она заставляет нас более близко подходить к нашим настоящим, основным задачам. Она требует максимального напряжения сил, того единства воли, которое мы проявляли раньше и которое мы должны проявить теперь»[1775]. По предложению Ленина, на Х съезде РКП(б) была принята резолюция «О единстве партии». «Запрещение фракций, — по словам Троцкого, — мыслилось как исключительная мера, которая должна отпасть при первом серьезном улучшении обстановки»[1776].

Однако уже в 1922 г. Троцкий выступил лидером фракционного движения: «Диктатура большевистской партии, — пояснял он, — явилась одним из самых могущественных в истории инструментов прогресса. Но… запрещение оппозиционных партий повлекло за собой запрещение фракций; запрещение фракций закончилось запрещением думать иначе, чем непогрешимый вождь. Полицейская монолитность партии повлекла за собою бюрократическую безнаказанность, которая стала источником всех видов распущенности и разложения»[1777].

Критика Троцкого была направлена «против фракции Сталина, которая стала осью партийного аппарата»[1778], и прежде всего против самого Сталина, который «сделавшись генсеком, — предупреждал в 1922 г. Ленин, — сосредоточил в своих руках необъятную власть»[1779]. Однако, по словам трибуна революции, в 1923 г. Сталин еще «оставался в партии совершенно неизвестной величиной»[1780]. Только «обострение социальных противоречий» при НЭПе, привело к тому, что «Сталин стал подниматься над партией. В первый период, — по словам Троцкого, — он сам был застигнут врасплох собственным подъемом. Он ступал неуверенно, озираясь по сторонам, всегда готовый к отступлению. Но его в качестве противовеса мне поддерживали и подталкивали Зиновьев и Каменев, отчасти Рыков, Бухарин, Томский»[1781].

Группа Сталина перешла в наступление сразу после смерти Ленина: в январе 1924 г. был объявлен «ленинский набор» в партию, что к концу мая привело к увеличение численности РКП(б), в основном за счет рабочих, с 485 тыс. до