но настораживает эпитет «измятых». Он свидетельствует об известном небрежении и запустении, в котором содержатся знамена. Но когда мертвый «пролетарий на коне», «расправив копья», предлагает часовому свою защиту, молодой человек понимает: война за преобразование мира, прерванная приходом нэпа с его «людьми-младенцами», должна быть и будет продолжена. Возвращаясь в мир реальности, сжимающий свой штык часовой принимает историческую ответственность, возложенную на него мертвым героем. «Штык ружья» говорит о том, что новый «сигнал к войне» (32) может прозвучать снова. Часовой из стихотворения, несомненно, последует призыву.

Стихотворение проникнуто «религиозным» настроением. Читатель попадает в нечто вроде святилища, где свет красной звезды рассеивает темноту, подобно лампаде, стоящей перед иконой (32). Вся обстановка вызывает ассоциации со всенощной на православную Пасху, когда церковь, символизирующая гробницу Христа, погружена во тьму и только красные лампадки мерцают на алтаре. Юный часовой, отринувший христианство, возможно, все же ожидает пасхального чуда воскресения в видоизмененной форме — как воскрешение пролетарского «рыцаря» и всех других героев революции. Впечатление, что действие происходит в священном месте, усугубляется и тем, что это место можно рассматривать как своего рода катакомбу, поскольку «религия» воинствующего коммунизма, похоже, обрела здесь убежище от своих врагов-мещан. Религия воинов-рыцарей, исповедуемая одиноким часовым и его предшественником, в мещанском мире презирается, вопреки всем неискренним словоизлияниям. В эту бессонную ночь юный страж полностью осознает опасности, угрожающие идеалам пролетарского рыцарства, сражавшегося за революцию. Воодушевленный духовной «встречей» с усопшим героем, он убеждается, что его долг — продолжать «священную войну» за окончательную победу революции во всем мире.

Наступит день, когда Идеал станет реальностью. Чудесные ночные видения, явившиеся юному часовому, подтверждают существование прекрасного мира realiora, ждущего своего воплощения здесь, на земле. Однажды неземные создания, включая девочку, которая «дудит в прозрачную трубу» (32), «с улыбкой бледной на губах» вызывая коров, витающих в воздухе, как на картинах Шагала, вольются в мир realia. Придет день, когда чудесные небесные видения материализуются, как бы ни противились этому плотские люди нэпа. Часть ответственности за воплощение в жизнь этих грез лежит на художниках, воинах духа. Часовой в стихотворении — это сам поэт в одно из своих лучших мгновений. Возвышенный опыт, пережитый им в «Часовом», позволяет ему обрести силу духа, необходимую для речи, которую он обращает к пьяным друзьям-солдатам в стихотворении «Пир». Вдохновленный ночными видениями, он смело говорит своим пьяным товарищам с их «трясущимися волосами» (38), что идеалы («фигуры») революции — это «Доброта — Красота — Истина» [Липавская 1984:53][192].

Вероятно, что «Часовой» — косвенная реакция на ослабление культа Ленина, который к 1926 году «функционировал в сокращенном и нормированном формате» [Tumarkin 1983: 208]. Возможно, юный часовой стоит под портретом Ленина и думает об упадке его культа (мотив «общения с портретом великого усопшего вождя» был распространен в поэзии 1920-х годов). Или же он вызывает в памяти образ Мавзолея Ленина с его «квадратной башенкой вверху». Тема связи с героическим предком на рубеже жизни и смерти, по-видимому, была важна и лично для Заболоцкого, сочинившего «Часового» «на дежурстве у знамени полка» [Синельников 1984: 105]. Позднее он снова возвращается к этой теме в стихотворении «Прохожий» (1948).

Бессмертное человечество

Хотя в городе Ленина героев-пневматиков травят, так что враги «Ивановых» вынуждены вести «подпольное» существование, пролетарские массы продолжают дело, начатое революцией. Их коллективный труд под эгидой рациональных процессов не прекратился. «Нагие полчища заводов», наделенные скифской мощью, о чем свидетельствует сама «нагота» зданий, в которых кипит работа, поддерживают «труда и творчества закон» (43). Правда, голос рабочего в нэповском мегаполисе заглушен, но «молчание» заводов — «грозное» (43). В конце концов люди рабочего класса нарушат зловещую тишину и вновь низвергнут паразитов-эксплуататоров.

Стихотворение «Офорт» (29), которое выше рассматривалось как картина культа смерти, заканчивается в ином ключе. В начале показано триумфальное шествие «покойника-самодержца» через город, стоящий на болотах и костях его строителей, но далее следует смена темы. «Радостный, оптимистический… городской пейзаж» [Юнггрен 1981: 175] сводит на нет и преодолевает начальный мотив «трубной молитвы» некрополя: грохот машин в конце стихотворения раздается громче трубных фанфар смерти в его начале[193]. В конце концов «музыка индустрии» заглушит погребальные песни, а техника, прогресс и коллективный труд спасут «постояльцев» от смерти (как это было и в огневской «Евразии»). Цветок розмарина — цветок поминовения, стоящий на подоконнике одной из «городских коробок» (29), — подтверждает надежду, что, когда город Петра действительно станет городом Ленина, все еще скачущий галопом по городу Медный всадник, он же гордый покойник «Офорта», будет сброшен с пьедестала бессмертным новым человечеством.

«Столбцы» только намекают на эту грядущую победу над всеми видами смертоносных сил, которая будет достигнута благодаря коллективному труду, рациональной мысли и художественному творчеству. «Путиловская луна», отраженная в Неве в стихотворении о маленькой черкешенке, умирающей на улице бессердечного города (30), не случайно названа именно так. Эта луна знаменитого революционного завода, изготовляющего локомотивы и тракторы, как бы обещает, что сделает человека менее беззащитным перед лицом природы. Она вселяет надежду на то, что техника, мастерство, наука и труд в союзе с вдохновляющим искусством в конечном итоге победят всемогущество Смерти. Эта победа станет также результатом предвидения и сознательности, созвучных историческим требованиям. Если человечеству предстоит овладеть природой и победить смерть, оно должно избавиться от религиозных заблуждений и ложной недооценки своего потенциала. Если суждено восторжествовать музыке лязгающих поршней и грохочущих колес, на смену гимнам «чадному Богу» должны прийти гимны человеческому всемогуществу и всеведению.

Истинное божество

Человечество обретет Истинное божество, когда поймет, что подлинный спаситель от всех бед — само человечество. В стихотворении «Пир» (38) говорится о том, что человечество должно взять свою судьбу в собственные руки и защищать свои права, если нужно — посредством войны. Здесь «штык» представлен как орудие завоевания мира и даже приравнен к божеству:

О штык, летающий повсюду,

холодный тельцем, кровяной,

о штык, пронзающий Иуду,

коли еще — и я с тобой!

Я вижу — ты летишь в тумане,

сияя плоским острием,

я вижу — ты плывешь морями

граненым вздернутым копьем.

Где раньше Бог клубился чадный

и мир шумел — ему свеча;

где стаи ангелов печатных

летели в небе, волоча

пустые крылья шалопаев, —

там ты несешься, искупая

пустые вымыслы вещей —

ты, светозарный, как Кащей! (38)

Как показывают эти строки, штык обладает многими «божественными» качествами, такими как вездесущность (он летает «повсюду»)