караулил, всю торговлю запустил, а теперь успокоился, навёрстывать утерянное принялся, за товарами уехал. Какая радость-то тебя повидать! Как же я ждала тебя, как истосковалась! Хоть в глаза заглянуть!» Иду я за ней, как телок на привязи. Заводит она меня в баньку, а та банька протоплена да свечи горят... Сроду такой красоты я не видывал!

Иосиф слушал рассказ брата, и в памяти его всплывали изжитые было воспоминания почти двухлетней давности. Он чувствовал, как учащается его сердцебиение, как пульсирует кровь в жилах. Уж не ревность ли шевельнулась в нём? Не старая ли страсть просыпается? Ну, нет, он не позволит себе подобного, он успокоится. Всё в прошлом, в той жизни, в которую больше нет возврата. Господь отпустил ему этот грех, и прочь воспоминания! Иосиф стиснул пальцы, постарался стать хладнокровнее, поблагодарив Бога, что в полутёмной комнате брат не видит его взволнованного лица.

— Ну а как увидел я, что стол накрыт, да что платок она с себя сбросила, тут уж взмолился: «Стой, — говорю, — ошиблась ты, не тот я, не тот, которого ты ждала!» Тут только она на меня внимательно поглядела при свечах. Да так сразу руки-то её и упали. «Да кто же ты? — спрашивает и смотрит на меня внимательно. — Господи, а похож-то как! Уж не брат ли ты его?» Я на всякий случай тайну твою берегу, имя твоё не называю, ты ведь мне не наказывал ничего, в дела свои не посвятил. «Чей брат?» — спрашиваю. Ну она имя-то твоё и называет. Тут уж, не сердись, брат, всё на своё место встало. Надо было тебе сразу всё мне рассказать. Если доверяешь, так надо доверять до конца. Ну да ладно. Села она на скамью, заплакала. А я рядом стою, будто бревно неотёсанное, не знаю, что делать. Всхлипнула она пару раз да быстренько опомнилась, глаза ладошками вытерла. «Да жив ли он? — спрашивает. — Далеко ли, сможет ли со мной повидаться?» — Я ей честно сказал, что нет. «Может, так и к лучшему, — вздохнула она. — Я только забывать его стала, успокоилась.

А ты, раз пришёл, раздевайся, давай хоть еды отведаем. А то Рождественский пост скоро, наголодаешься ещё! Да и потолковать мне с тобой надо». Не стал я отказываться, скину и шубу, присел за стол, она — напротив. Мёду предложила, икры красненькой... Пригляделись друг к другу. «Иосиф тебя прислал?» Я подтвердил. «Стало быть, жив-здоров, — вздохнула она. — Так передай ему, что и я здорова да, пожалуй, и счастлива. И передай ему, что ребёночка я от него родила, сыночка!»

Сердце Иосифа ухнуло. Этого ещё не хватало! Что же теперь? А как же муж её к этому подарку отнёсся? Не выгнал? Видать, не случайно душа-то беспокоилась, дитя, вишь, на свете у него появилось. Вот ещё оказия!

Вассиан тем временем равнодушно продолжал:

— Спрашиваю её: «Муж-то не прознал, что ребёнок не от него?» Она как-то странно усмехнулась: «Видать, братец тебе совсем ничего про меня не рассказал! Не способен муж-то мой деток иметь. И не только деток, но и спать даже со мной не пытается! Много лет уж! — она вновь предложила выпить мне креплёного боярского мёду и продолжила: — Да, золотой человек, муж-то мой оказался. Я как узнала про свою беременность, топиться надумала. Всё одно, мол, убьёт он меня. Долго мучилась, живот свой прятала, чуть не до пяти месяцев. А тут как-то соседка спросила: «Не понесла ли ты, душа моя?» Я отшутилась и поняла, что больше скрывать нельзя, лучше я сама мужу скажу, чем чужой кто. А станет бить или из дому гнать — утоплюсь и вся недолга. Уж Господа стала заранее просить о прощении, деньги прикопила для храма — поминание по себе справить. Ну и за обедом бухнула мужу всё начистоту. Так и так, мол, ребёночка жду, скоро родить должна. Он поперхнулся и уставился на меня, не в силах сразу осознать, что случилось и откуда. Потом странно заулыбался, затем помрачнел. Сутки молчал, ничего мне не говорил. Я жила всё это время, как под занесённым надо мной топором. На другой день призвал меня к себе, спрашивает: «Кто отец? Часто ли с ним видишься и где?» Я всё как есть рассказала, что это был монашек проезжий, что раз-то всего я с ним и повстречалась, кто, откуда он — не знаю, не являлся больше. Оказалось, что муж мой за этот день всех домашних допросил осторожненько, не было ли у меня любовников. Девка моя верной оказалась, деньги он ей сулил немалые, грозил назад в деревню отправить, прибить, если правду не расскажет. Она упёрлась: ничего не знаю, не видела. Узнавал муж, не говорят ли что соседи плохого обо мне. Слугу своего допросил, садовника — ничего худого обо мне не вызнал. Да и не мог вызнать. Много лет я с ним прожила, все годы плоть свою на замке держала, ни на одного чужого мужика не глянула. Лишь на Иосифе споткнулась. В общем, послушал меня муж и говорит: «Живи, — говорит, — жена, как жила, полной хозяйкой, ребёнка твоего своим признаю. И все пусть так же считают! Но чтоб слова о тебе худого не слышал, это единственное условие моё. Честь для меня, как для человека и как для купца, — превыше всего!» Ну а как сын родился, полюбил его больше, чем я сама, гордится им, когда дома находится, с рук не спускает, балует, наследником величает. Я мужа своего таким счастливым сроду не видывала! А недавно поцеловал меня да умницей назвал. «Ты, — говорит, — мне в жизни смысл определила, я виноват перед тобой, да, видно, судьба наша такая, каждому по-своему мучиться. Хорошо, что теперь радость в доме у нас появилась. Вот если бы ещё и дочку Бог послал...» Он, оказывается, ещё прежде думал над тем, чтобы усыновить кого-то из близких, чтобы на старости опора была, да среди родни сирот не оказалось, а чужой чужим и останется. Сам забудет, что чужой, так люди «добрые» напомнят. А тут сына, да почти родного, Бог ему послал. Он мне сам всё это сказал. В общем, передай от меня Иосифу, что это Господь нас с ним соединил, всем на радость, спасибо ему».

Вассиан закончил свой рассказ и замолк. Оба сидели в тишине, глядя, как за окном догасает короткий зимний день. Старший брат осмысливал рассказанное и