После ещё нескольких неудачных попыток песня была завершена. В какой-то момент Леонард дал её Шэрон Робинсон — они оставались близкими друзьями, хотя и не работали вместе с тура 1980 года, — и она сделала «совершенно другую музыку, — говорит Бек, — а я сыграл на гитаре. Мне очень нравился вариант Шэрон, но и он не стал окончательным» (окончательный вариант был включён в альбом The Future 1992 года). Но на альбоме 1988 года всё-таки есть песня, которую Леонарду помогла написать Шэрон Робинсон. Однажды он пришёл к ней, вручил новый текст — мудрую и циничную литанию — и попросил написать к нему музыку. Она выполнила его просьбу, и так появилась песня «Everybody Knows».

При работе над альбомом Роско Бека больше всего поразило, как у Леонарда изменился голос. «Я подумал: «Вау, Леонард нашёл совершенно новый способ петь». Его голос всегда склонялся к баритону — например, глубокий грудной голос в песне «Avalanche», — но теперь он стал использовать это по полной, и пел, как будто рассказывал». Леонард на новом альбоме пел лаконично, практически просто говорил — как будто французский шансонье, случайно попавший на дискотеку. Он звучал изысканно и несуетливо; как выразился один британский критик, Леонард проговаривал каждое слово, «как человек, который медленно едет вдоль тротуара, выбирая проститутку» [4]. Голос Леонарда стал таким же глубоким и саркастичным, таким же лукавым и соблазнительным, как его песни. Его новый альбом был многогранным: он был сделан тщательно и с острым чувством стиля, но не в ущерб человечности; он был безжалостно искренен, но лёгок для восприятия, и в его песнях было всё: секс, культура, любовь, тоска и юмор — особенно юмор.

I was born like this I had no choice I was born with the gift of a golden voice.

Я таким родился У меня не было выбора Я родился с даром золотого голоса.

(«Tower of Song», альбом I’m Your Man)

Песни Леонарда всегда были остроумны, но не все это замечали: их юмор был мрачным и саркастическим, и был направлен главным образом на самого Леонарда. Но на этом альбоме остроты были заметны как никогда прежде.

Альбом I’m Your Man («Я тот, кто тебе нужен») вышел в феврале 1988 года в Великобритании и Европе, а в США и Канаде — спустя два месяца. В заглавной

песне пророк превращается в элегантного воздыхателя, падает на колени, воет на луну — и пытается постичь, чего же хотят женщины, готовый исполнить их желания, в чём бы они ни заключались. Хотя «Ain’t No Cure for Love» была вдохновлена новостями об эпидемии СПИДа, в ней Леонард говорит о собственном понимании любви: любовь — это смертельная рана, от которой мужчина не может уклониться так же, как Иисус не мог уклониться от креста. В «I Can’t Forget», которая начала своё существование как песня об исходе евреев из Египта, Леонард вечно находится в дороге, но теперь, так долго прожив внутри мифа о самом себе, он не может вспомнить, что им когда-то двигало. «Everybody Knows’ — прилипчивая ода пессимизму. «First We Take Manhattan», весьма вероятно, — единственная песня в стиле евро-диско, в которой упоминается война между полами и Холокост. «Tower of Song»

(«Башня песен») посвящена тяжёлой, одинокой, несвободной жизни человека пишущего, автора песен (в конце концов перед глазами даже встаёт образ концлагеря: «They’re moving us tomorrow to that tower down the track» — «Завтра нас переводят в ту башню, дальше по дороге»), но вместо обычной в подобных песнях жалости к себе здесь — безжалостная самоирония: он всё ещё «безумно жаждет любви» («crazy for love»), но теперь у него болит там, где он раньше веселился («I ache in the places where I used to play»), и, невзирая на весь его упорный труд, всё это не имеет значения ни для женщин, ни для Бога, ни даже для поп-музыки; его комната на сто этажей ниже, чем у Хэнка Уильямса («a hundred floors above me in the Tower of Song»).

На фотографии на обложке альбома Леонард одет в элегантный костюм в тонкую полоску, на нём большие солнечные очки, как у французской кинозвезды, волосы аккуратно зачёсаны назад, лицо без тени улыбки, непроницаемое, как у мафиозного дона. В его руке вместо пистолета или микрофона — надкушенный банан. Фотосессию провели в старом сборочном заводе Ford в Уилмингтоне, Калифорния, — огромном помещении с множеством окон, с внутренней парковкой за металлической решёткой; там часто снимают кино. Дженнифер Уорнс снимала там клип на свою версию «First We Take Manhattan», в котором Леонард согласился сняться тоже. Шэрон Вайс, рекламный агент лейбла, на котором Уорнс выпустила свой коэновский альбом, была на съёмках и фотографировала, когда открылись стальные двери гигантского, размером с грузовик, лифта, и из него вышел Леонард с бананом в руке. «Я быстро повернулась на каблуке и сделала один снимок, — рассказывает Вайс, — и забыла об этом. Потом плёнку проявили, я увидела эту фотографию, подумала, что она очень смешная, напечатала и отправила ему. Через несколько недель он позвонил и сказал: «Ты не против, если я возьму эту фотографию на обложку альбома?» Я даже не знала, что он делает альбом. Я спросила его, как альбом будет называться, и он сказал: «Я тот, кто тебе нужен», и я просто смеялась и не могла остановиться». Этот снимок был счастливой случайностью, но Леонард не мог не увидеть, что он идеально показывает весь героизм и абсурд истории создания альбома.

Альбом I’m Your Man обеспечил Леонарду ребрендинг: для слушателей, не в последнюю очередь — для молодых слушателей, он превратился из мрачного поэта в классного мужчину. Хотя этот диск был совершенно не похож на предыдущие, он создавал ощущение узнавания, какой-то правильности и долговечности — настоящая классика. Выходу альбома предшествовал — в январе 1988 года — выпуск сингла «First We Take Manhattan»; это была одна из двух песен на альбоме, которые широкая публика уже знала благодаря успеху записи Дженнифер Уорнс. Альбом Famous Blue Raincoat определённо дал зелёный свет восьмому альбому Леонарда (особенно в Америке), и альбом этот понёсся вперёд, движимый энергией своих менее мрачных песен и современного звучания. I’m Your Man оказался успешным — самым успешным альбомом Леонарда с начала 70-х, а в Америке — самым успешным после его дебюта. В чартах нескольких европейских стран он занял первое место и стал платиновым в Норвегии, золотым в Канаде и серебряным в Великобритании, где было продано триста тысяч экземпляров ещё до американского релиза. Даже в Америке он продавался хорошо. Леонард в шутку приписывал это действию взятки, которую он дал сотрудникам отдела маркетинга Columbia в Нью-Йорке.

План этой махинации он разработал вместе с Шэрон Вайс, которую попросил заняться связями с прессой для продвижения альбома. «У него были странные отношения с лейблом, потому что они отказались выпускать его предыдущий альбом, Various Positions, и он ничего хорошего от них не ждал, — говорит Вайс. — Так что я пыталась понять, как ему работать с этими людьми и как они примут его новый альбом». В «Коламбии» никакого энтузиазма не испытывали, судя по тому, как мало их сотрудников пришло на вечеринку в честь Леонарда в Нью-Йорке, на которой он получил от международного отделения «Хрустальный глобус» — награду за то, что суммарный тираж его альбомов за пределами США превысил пять миллионов экземпляров. «С этого момента мы с ним оказались как бы вдвоём против всего мира», — говорит Вайс. Она составила список сотрудников «Коламбии», работавших в отделах продвижения по всей стране, и Леонард отправил каждому из них письмо с личной подписью.