– Выбирайтесь отсюда!

Виктория толкнула шассера, и он, и без того уже утратив равновесие, упал на пол. Бо разрезал свои веревки ее мечом.

– Пока не поздно!

Я пытался добраться до мадам Лабелль.

– Нельзя ее бросать…

– ИДИТЕ! – Мадам Лабелль, все еще сражаясь с шассерами, взмахом руки снесла дверь с петель. – ЖИВО!

Бо не оставил мне выбора. Он схватил меня и поволок мое ослабшее беспомощное тело по коридору. Сверху послышались еще шаги, но мы резко свернули налево, в другой коридор, и скрылись в полузаметном выступе в стене.

– Скорей. – Бо тащил меня все быстрее. – Месса уже началась, но те шассеры, что остались в башне, скоро будут здесь. И туннели они обыщут. Скорей, скорей!

– Но моя мать, наши сестры…

– Наших сестер никто не тронет. Он точно не посмеет…

И все равно я сопротивлялся.

– А мадам Лабелль?

Бо без колебаний затолкнул меня в очередной туннель.

– Она сможет за себя постоять.

– НЕТ!..

– Рид. – Бо развернул меня к себе и вцепился мне в плечи, когда я отчаянно забился, пытаясь освободиться. Взгляд его был лихорадочен, почти безумен. – Мадам Лабелль сделала свой выбор, ясно? Она решила спасти тебя. Если сейчас ты вернешься, то ничем не поможешь, а только пойдешь ей наперекор. – Он затряс меня сильней. – Сегодня ты должен выжить, Рид, чтобы сражаться завтра. Мы вернем ее. Вернем, даже если мне придется своими руками сжечь этот замок дотла. Ты мне веришь?

Я ощутил, как киваю, ощутил, как Бо тащит меня дальше.

Крики мадам Лабелль разносились эхом далеко позади.

Лу

Я обняла свои ноги, опустила подбородок на колени и посмотрела в вечернее небо. Тучи затянули его, заслонив солнце и обещая скорый дождь. Глаза у меня до сих пор жгло, но смыкать их я не спешила. Коко и Ансель ждали меня в комнате, внизу. Я сидела на крыше и слышала, как они что-то бормочут.

По крайней мере, этот кошмарный день принес хоть какую-то пользу.

По крайней мере, они снова разговаривают друг с другом – пусть даже обо мне.

– Чем мы можем ей помочь? – тревожно спросил Ансель.

– Ничем. – Голос Коко охрип от слез – а может быть, от дыма.

Мед исцелил ее ожоги, но спасти прилавок он бы никак не смог. Клод пообещал заплатить трактирщику за ущерб.

– Во всяком случае, теперь она знает. И будет осторожнее.

– А что Рид?

– Он вернется к ней. Как и всегда.

Я никого из них не заслужила.

Будто пытаясь меня подбодрить, ветер погладил мое лицо, играя волосами. Или же это был вовсе не ветер. А нечто другое. Некто другой. Вдруг слегка смутившись, я подняла глаза к огромным необъятным небесам и прошептала:

– Мне нужна твоя помощь.

Ветер застыл у меня в волосах.

Приободрившись, я села и расправила плечи, свесив с карниза ноги.

– Не должно отцам бросать своих детей. Мой хоть и был человеком дерьмовым – пни его там от меня, если вдруг его к тебе занесло, – но даже он по-своему пытался меня защитить. Но вот ты… мог бы постараться и получше. Ты ведь всем нам отец, разве нет? Или, быть может, ты – всем нам мать, а моя собственная мать была права. – Я понуро покачала головой. – И ты в самом деле желаешь мне смерти.

Внизу с испуганным криком с окна вспорхнула птица. Я мгновенно напряглась, заглянула за край и стала искать, что могло ее потревожить. Но там ничего не было. Только тишина и покой. Недавний снег еще лежал на краю крыши, а теперь небо, похоже, никак не могло решить, обрушить ли на мир дождь или новую метель. Снежинки бесцельно витали в воздухе. На сырой узкой улочке внизу собрались несколько скорбящих, но большинство должны были явиться позже, после окончания заупокойной мессы.

Через несколько минут голоса Коко и Анселя стихли. Возможно, они ушли в комнату Коко обсуждать свои собственные заботы. Я понадеялась, что это так. Вместе или врозь, оба они заслуживали счастья.

– Рид говорит, я… потеряна, – выдохнула я. Эти слова прозвучали едва слышно, но я не смогла бы их сдержать, даже если бы захотела. Они будто таились прямо у меня под кожей, терпеливо выжидая именно этой минуты. Выжидая, пока в моей душе откроется окошко для последней отчаянной надежды. Для… молитвы. – Говорит, что я меняюсь… что я уже другая. Может, он и прав. Может, я просто не хочу этого замечать… или же не могу. Но кавардак я устроила страшный, это точно. Оборотни нас бросили, и если меня не убьет мать, они сделают это сами. Хуже того, Ля-Вуазен постоянно… наблюдает за мной. Будто чего-то ждет. Николина вздумала, что мы с ней лучшие подружки, а я… Я не знаю, что делать. У меня нет ответов. По идее, за них у нас отвечаешь ты.

Я хмыкнула и отвернулась, вдруг ощутив острый приступ гнева. Слова полились быстрее, не ручьем, но рекой.

– Я, между прочим, читала твою книжку. Там сказано, что ты соткал всех нас во чревах наших матерей. Если так, не повезло мне, правда ведь? Я и в самом деле лишь орудие в ее руках. Она хочет использовать меня, чтобы уничтожить мир. Верит, что мое предназначение – умереть на алтаре, а ты… ты отдал меня ей. Теперь я уже не невинна, но ведь была когда-то. Я была ребенком. Младенцем. И ты подарил меня женщине, которая готова меня убить, которая никогда меня не любила… – Я замолкла и закрыла глаза ладонями, тяжело дыша. – И сейчас я изо всех сил держусь, пытаюсь не сломаться, но… уже поздно. Я сломлена. И не знаю, как все исправить, как вернуть прежнюю себя, прежнего Рида, вернуть все, что было между нами. А он… он меня ненавидит… – И снова я захлебнулась словами. Абсурдный, неуместный смех подступил к горлу.

– Я даже не знаю, есть ли ты на свете, – прошептала я, смеясь, плача и чувствуя себя до крайности глупо. Руки у меня дрожали. – Наверное, болтаю сейчас сама с собой, как сумасшедшая. Может, я и впрямь сошла с ума. Но… если ты правда где-то есть, если ты сейчас меня слышишь, прошу тебя, пожалуйста…

Я опустила голову и закрыла глаза.

– Не бросай меня.

Так я и сидела, понурив голову, еще несколько долгих минут. Так долго, что слезы замерзли на щеках, пальцы перестали дрожать, а окошко в душе медленно и тихо закрылось. Ждала ли я чего-нибудь? Я и сама этого не знала. Так или иначе, ответом мне послужило только молчание.

Я утратила счет времени, погрузившись в мысли, и только посвистывание Клода Деверо привело меня в чувство. Когда Клод вышел на крышу, я едва не рассмеялась. Едва. Никогда не встречала человека, которого так влекло бы к душевным терзаниям. Стоило хоть немного углубиться в самокопания, он тут же возникал поблизости, как оголодавший человек при виде лавки выпечки и сластей.