Крис вместе с врачами изучил новый комплект снимков. Мы с ними вместе просмотрели каждый из них. Они показали мне, что, когда у меня оторвалась приводящая мыщца, вместе с ней отошло и сухожилие под лобковым симфизом. Этими и объяснялось то, что мои движения были стесненными, и это, возможно, говорило о некоей нестабильности. Было выдвинуто предположение, что зазор в тазовой области и вызывал боль. Почти ничего нельзя было сделать – только ждать, пока сухожилие полностью не заживет.

Через неделю, когда я почувствовал себя немного лучше, мы встретились со всеми медиками, и было решено, что мне нужно пока избегать пробежек. Вместо этого я буду ездить на велосипеде. Мелвуд казался безлюдным: весь основной состав уехал в предсезонное турне, но вскоре мне позвонил Даррен Бёргесс, главный тренер по физподготовке. Он велел мне совершать24-минутное упражнение на велосипеде.

– Делай это в качестве физического упражнения, – сказал Даррен, – и дай знать, какие у тебя будут успехи.

План состоял в том, чтобы начать с этого первого настоящего испытания велосипедом. Джордан Милсом, мой хороший друг и лучший тренер по фитнесу, будет наблюдать за мной и моими показателями. Я влез на велосипед и принялся крутить педали. Ого-го, как это было больно! После двух-трех минут, когда пот уже катился у меня по лбу, а лицо исказилось морщинистой гримасой древнего старика, у меня было ощущение, что мне пришлось проехать всю дорогу от Ливерпуля до Траффорд-центра в Манчестере на сиденье, утыканном гвоздями. Вот такие муки я испытывал. Через пять минут я сдался. Мне пришлось остановиться. Я капитулировал. Я оставил Даррену сообщение на голосовой почте.

– Ты не можешь заставить меня пройти все это вновь, – сказал я. – Что-то не так. Кажется, что-то серьезное.

Я все глубже погружался в уныние.

– Что-то не так, – говорил я Джордану и Крису. – Это мучительно больно.

– Где конкретно у тебя болит? – спросил Джордан.

– Где-то за мошонкой, – ответил я.

Они, похоже, встревожились.

– Ага, – проговорил я, – такое ощущение, что кто-то пытается воткнуть мне за мошонкой нож.

Мы не смеялись. Я начал задаваться вопросом, смогу ли я вообще когда-нибудь снова бить по мячу. Со времени рокового разворота Кройфа прошло почти четыре месяца. Предполагалось, что на этом этапе я уже буду готов к полноценным матчам. Но тело мое сдалось. Боль возникала нерегулярно. Несколько часов я мог чувствовать себя прекрасно, а потом она вдруг пронзала меня, когда я делал какие-то простые вещи, например выходил из машины.

– Похоже, что боль возникает, когда ты разворачиваешь таз, – предположил Крис.

– Возможно, – отозвался я. – Что-то происходит между гениталиями и серединой. Где-то там под тазом. Кажется, будто таз расходится. Будто там огромная щель.

Заф Икбал с Крисом снова отвели меня к хирургу, Эрнесту Шильдерсу, который делал мне операцию в Йоркширской клинике неподалеку от Брэдфорда. Шильдерс – прекрасный хирург из Бельгии. На него как на специалиста по операциям на тазе и пахе клуб полагался много лет. Я доверял ему и еще больше обеспокоился, когда он тоже не смог установить причину колющей боли. Мы рассказали ему о прерванной пробежке и упражнении на велосипеде. Шильдерс, казалось, был в замешательстве. Он повторил, что совершенно уверен в том, что операция прошла успешно. Шильдерс считал, что нам нужен свежий взгляд. Он предложил мне сходить к специалисту по тазу в Лондоне. Все, похоже, становилось серьезнее и серьезнее. Я не мог бегать. Не мог ездить на велосипеде. Не мог бить по мячу. И не было ни единого шанса, что я смогу подпрыгнуть и ударить мяч головой. Я вообще мало чего мог делать.

Мы с Зафом и Крисом поездом поехали в Лондон. У меня была масса времени поговорить с ними. Они пытались подбодрить меня, но все мы знали, что существует реальная угроза того, что я не пойду на поправку. Приходилось смело признать, что, возможно, за четырнадцать лет пребывания в основном составе в области сустава был нанесен такой вред, что весь таз стал подвижным. Когда я лишился опорной структуры, мне конец как гиперподвижному игроку, да, пожалуй, и как игроку вообще. Когда я пытался совершить даже самые основные движения, весь таз, казалось, раскалывался.

Заф с Крисом подбадривали меня. Быть может, хирург по тазу найдет простое решение. А может, будет возможность поставить штифт? Меня передернуло, когда мне объяснили, что это все равно что вставить в сустав болт. Ужас. Когда мы встретились с этим очередным специалистом, который занимался тазом, я чувствовал себя не очень. Я ждал, что он скажет, что все и правда кончено. Он был очень обстоятелен и после продолжительного осмотра снова обратился к снимку, сделанному утром.

– Смотрите, – сказал он, указывая на какую-то смутную кляксу. – Вот здесь собралась белая жидкость. Я не знаю, сколько жидкости должно быть после вашей операции, потому я такие не делаю. Но нужно выяснить, что происходит с этой жидкостью. Вам лучше вновь обратиться к Шильдерсу.

Мы ходили кругами. Но в поезде по дороге в Ливерпуль Икбал объяснил, что накопление жидкости обычно говорит об инфекции. Я был сбит с толку, ведь я уже сдавал целый арсенал анализов на инфекции. Самый явный признак инфекции – высокое содержание лейкоцитов, а у меня этот показатель продолжительное время был в норме. Быть может, Шильдерса озарит какая-нибудь идея.

Встреча с Шильдерсом в Брэдфорде была назначена на конец недели. Заф с Крисом велели мне дома отдыхать как можно больше. Тело творит чудеса, и оно, возможно, решило, что мое бедное сердце и голова поболели уже довольно. Начало твориться что-то странное. На следующий день, когда я был дома, мой шов слегка приоткрылся. И оттуда начал сочиться желтовато-белый, гадкий гной. Чистый, безупречно оформленный шов раскрылся – вовсе не как бутон, а скорее как отвратительный сорняк с белыми и желтыми цветочками сверху. Что это, черт возьми, сейчас происходит? Я отыскал ватный диск и насухо промокнул шов. Гной продолжал сочиться.

Я так испугался того, что увидел, что сфотографировал разрез. Я серьезно запаниковал. Я отправил фото Крису с таким сообщением: «Что это за черт?»

Крис ответил: «Это очень хорошо. Позвоню через две минуты. Значит, это на самом деле инфекция».

Я написал: «И это хорошо?»

И отправил еще одну, новую фотографию.

Крис позвонил. Я рассказал ему, что только что мне пришлось еще раз очистить очередной выброс гноя еще одним ватным диском.

– Отличные новости, Стиви, – восхитился Крис. Должно быть, я что-то проворчал с сомнением, потому что он тут же объяснил, что моя боль почти наверняка была вызвана скоплением гноя, который выталкивал сустав. Он же вызывал и ощущение нестабильности в тазу. Мы беспокоились, что в области таза что-то серьезно нарушено. А это скопление жидкости вызывало колоссальное давление на сустав и, по сути, раздвигало его. Неудивительно, что таз казался подвижным.

Крис немедленно отвез меня в Брэдфорд к Шильдерсу, где мне сделали повторное МРТ-сканирование. Там было видно скопление гноя справа от сустава и лобкового симфиза. Казалось бы, обычная послеоперационная жидкость, по-видимому, была серьезной инфекцией, которую, как ни странно, не выявил ни один из анализов. Я начал понимать. Неудивительно, что мне казалось, будто меня колют в районе мошонки. Пока мы дожидались, когда будут готовы анализы гноя, чтобы подтвердить, что это, как все и предполагали, инфекция, Крис отвел меня выпить кофе в Шипли, на окраине Брэдфорда. Он был сердит.