Елизавета очень удивилась, открыв глаза: как это ей удалосьзаснуть, да чуть ли не до полудня? И обошлось без кошмарных сновидений… Сейчасвсе события минувшего дня и ночи настолько отдалились, что стали казатьсячем-то почти нереальным и не настолько уж страшным. Даже то, что пришлосьотодвигать мебель, нагроможденную у двери, не нарушило ощущения душевногопокоя. Сделать это удалось только Ульянке.

Девчонка была явно не в себе. Глаза как плошки, косичкиторчком, руки ей нынче будто не тем концом вставили: она едва не вылила впостель кувшин горячей воды и даже не заметила своей промашки. А уж когдаподала голой и мокрой Елизавете рубашку вместо полотенца – вытереться, та невыдержала:

– В уме повредилась, Ульянка?!

Но ничто не могло привести девчонку в чувство. Она даже непозаботилась исправить оплошность, а затараторила, словно только того и ждала:

– Ох, барыня, графинюшка! Кабы знали вы, что нонче с утрасодеялось! Диво, что вас не разбудили, – такой крик по всему дому стоял. БарыняАнна Яковлевна девок наших стригла!

Елизавета взглянула на ее белесую головенку, и Ульянкагорделиво тряхнула косичками:

– Не, меня не тронула. А вот Стешке как есть всю косусостригла. И ей, и Наташке, – ну живого места не осталось, и Феньке, и всемкухонным, и даже Агафье. Даром, что она седая вся. Только меня да вот вас нетронула. – Она фамильярно хихикнула, глядя на растрепанную Елизаветину косу, итут же с мстительным выражением погрозила кулачком в сторону двери: – У,лахудры! На смех меня поднимали: мол, пенька у тебя на голове, пакля! А у самихнынче будто лишай или парша по макушке прошлись. Теперь воют в голос, а мневесело. Меня-то барыня не тронула! Теперь у меня косы!

– Дура ты, девка! – рассердилась Елизавета. – Дуразлорадная! Что с того, что они сейчас воют? Скоро у Стешки да Феньки новые косывырастут, еще краше прежних, а ты как была с паклей на голове, так навеки иостанешься, поняла?

Она чуть не добавила: «В точности как «лютая барыня»!» – нововремя прикусила язычок, тут же устыдившись своей внезапной вспышки.

Девчонка заревела в голос. Пришлось ее утешать, задабривать,одаривать леденчиком, яблочком… Скоро Ульянка, столь же по-детски отходчивая,как и графиня, снова сияла улыбкою, а Елизавета думала, что в расправе,учиненной в девичьей, есть и ее доля вины. Аннета поутру расчухала, что вместокосы паклю добыла, да не осмелилась воротиться в спальню графини, всю своюзлобу обратила против горничных. Вон даже верной Агафье не поздоровилось!Очевидно, на сей раз она не забыла нахлобучить парик, не то разговоров было быкуда больше. Но что же будет Анна делать с такой грудою чужих кос?..

Тут же она получила ответ на свой вопрос. Ульянка сказала,что, свершив расправу, барыня велела немедля заложить карету и везти себя вгород. В людской ходили слухи, что в Нижнем есть такие лавки, где немцы забольшие деньги скупают волосы русских баб, чтобы делать из них «вшиньоны» длясвоих лысых немок: туда, мол, лютая барыня и навострилась. Одного не моглапонять пронырливая дворня: граф своей кузине ни в чем никогда не отказывал, чтож ей на косах-то зарабатывать понадобилось?!

Елизавета не сомневалась, что Анна Яковлевна и в мыслях недержала эти волосы продавать. Она, очевидно, надеялась отыскать в городекакого-нибудь ловкого парикмахера, который за малое время изладит ей один-двапарика, чтобы сменить розовое облако, которое и разорваться, и полинять могло,и вообще выглядело, прямо сказать, нелепо.

Ну что ж, зато по крайней мере день-другой можно отдохнутьот растреклятой Аннеты. Если бы еще и Валерьян куда-нибудь убрался…

Тут же Елизавете стало ясно, что надежды сии призрачны. Заокном послышался его голос:

– Добро пожаловать, князь, душа моя! И вам здравствуйте,Потап Спиридоныч! И вам, Александр Григорьич! И вам… Прошу скорее к столу,откушать с дороги, а там повеселимся вволю. Новая для вас забава приуготовлена,забава знатная!

Елизавета тоскливо зажмурилась.

Опять понаехали! Опять будут пить да жрать, сквернословить,орать на весь дом… Она удивлялась, как это Валерьян, скупой до одури, когдаречь шла о его крепостных, умудрился прослыть у соседей радушным и хлебосольнымхозяином. Что ни день – гости! Да ладно, ей-то какая забота! Наоборот,перепьются – легче будет пробраться в погреб, поглядеть, как там Елизар Ильич,жив ли еще?..

Вдруг Ульянка ахнула, схватилась за голову.

– Господи Иисусе Христе! Я и забыла совсем! Ох, прибьет,прибьет он меня! – Ее голубенькие глазки вмиг заплыли слезами, носишко-пуговицапокраснел.

– Что еще? – спросила Елизавета, чуя недоброе. – О чем тызабыла?

– Барин, как прознал, что Анна Яковлевна уехала в город, тосперва сильно ругался и даже Фильку-цирюльника со злости прибил, а послепоуспокоился и велел вам сказать, чтоб надели платье, какое покраше, да пришливместо нее гостей принимать. А еще велел вам сказать, что ежели не пожелаете…

Тут бедная Ульянка умолкла – глаза вытаращила, всяпокраснела и даже испариной пошла.

– Н-ну? – процедила Елизавета, предчувствуя самое худшее. –Договаривай. Что еще?

Ульянка мялась, переминаясь с ноги на ногу, все ж набраласьхрабрости договорить:

– Ежели вы не пожелаете прийти, то он, барин, Елизара Ильичанынче же вусмерть засечет своеручно, да и вас не помилует!

Первым побуждением Елизаветы было выкрикнуть что-нибудьвроде: «Да пропади он пропадом, людоед!», или: «Что мне его угрозы!», или: «Пустьсвоей любовнице приказы отдает!» – но тут же она вспомнила помертвелое лицоуправляющего, свои вчерашние над ним рыдания, подступившее одиночество… Сердцезашлось от страха. Ведь Валерьян – зверь, сделает, что сулил. Сделает, точно! Иона сказала, как могла спокойно, чтоб Ульянка (а значит, и вся девичья) неузнала об этой ее новой боли:

– Поди достань платье синее, шелковое, у коего рукавазолотом шиты, да взгляни, не помялось ли? А коли так, скажи Агафье раздуть утюги погладить. Поди, поди. Я сама причешусь, как всегда. – И отвернулась к окну,силясь сморгнуть слезы обиды, отчаяния и безнадежности, которые уже повисли наресницах.