была жить тетка, Элейн долго не решалась войти. Крепкий домик из крупных серых камней, местами покрытых мхом, с небольшими окнами и несколькими высокими каминными трубами, был окружен зеленью. Он стоял в ряду похожих домов, но выделялся красной дверью.

Наверное, Элейн долго стояла бы там, на дороге, не обращая внимания на обходящих ее пешеходов и всадников, но дверь открылась и на улицу вышла высокая женщина с малышом лет трех. Ее некогда темные волосы сейчас поседели, но не полностью, а лишь отдельными прядями. Лицо с крупными, но приятными чертами Элейн узнала сразу.

Розамунд Моор пропустила мальчишку, вышла следом, дала напоследок какие-то указания служанке и шагнула вперед. Подняв голову, она вскользь посмотрела на Элейн, сделала еще шаг – и замерла. Теперь женщина перевела взгляд медленно, ее губы сложились в изумленное «О». Очнувшись, она поймала за руку ребенка, который уже успел взять с земли крупный камень, и осторожно подошла к Элейн. Розамунд несколько мгновений всматривалась в ее лицо, пока та безуспешно боролась со слезами, а потом прошептала:

– Элейн?

Дальнейшие объятия, долгие рассказы и разговоры изменили планы госпожи Моор. Они с мальчиком, младшим внуком, вернулись в дом, усадили Элейн за стол и созвали едва ли не всех обитателей дома. Пока гостья жадно ела, тетя знакомила ее со всей семьей: мужем, детьми, которые были почти того же возраста, что и Элейн, их супругами, квартетом совсем еще маленьких внуков. Был выходной день, и Мооры собрались в одном доме на совместный обед. Перед трапезой Розамунд собиралась немного прогуляться, заодно взяв с собой самого шаловливого ребенка, которому никак не сиделось дома. Но теперь все это отошло на второй план.

Элейн тоже коротко поведала о том, что случилось с ней, и господин Моор распорядился выделить гостевую комнату, чтобы дать возможность набраться сил после долгого и изнурительного путешествия. Ее заверили, что она может приходить в себя столько дней и даже недель, сколько потребуется.

Но не прошло и дня, как она попросила Мооров рассказать, что творилось с кланом Мун.

Тех, кто носил эту фамилию, действительно почти не осталось. У мужчин было принято оставаться в родной деревне и работать на благо клана, защищать его и преумножать. Женщины чаще покидали родное гнездо: если совершался брак между представителями разных кланов, именно женщина уходила к мужу, оставляя свою семью. Так было с Розамунд, которая стала Моор.

Племянник Драммонда, двоюродный брат Элейн, Конрад, действительно стал хранителем имени, но клан перестал быть тем, чем всегда был: он больше не объединял людей, больше не был одной большой семьей. Конрад не был истинным главой клана, хоть и выполнял эти функции. По словам Розамунд, он был слишком занят собственной карьерой и собственной жизнью, чтобы думать об интересах семьи.

Для Элейн это оказалось хорошей новостью: едва ли Конрад воспримет ее возвращение как угрозу собственной власти. Если никому не было дела до клана, Элейн могла провозгласить себя единственной наследницей Драммонда и стать главой. Розамунд, правда, выразила сомнения в том, что другие легко это примут.

Двумя месяцами позже, уже в Хапо-Ое, на собрании клана Элейн сказала:

– Я хочу возродить род Мунов. Хочу возродить нашу семью. Хочу вновь сделать так, чтобы клан был кланом, а не собранием людей с одинаковой фамилией. Кто против этого, пускай поднимет руку.

До того жарко спорившие присутствующие застыли, наблюдая за реакцией друг друга.

– Нас тут всего дюжина, – сказал тогда один. – И только трое носят фамилию Мун. Ты, Элейн, никак не сможешь возродить семью, потому что даже если родишь двадцать отпрысков, все они уйдут в семью твоего мужа.

– Ай-е! – воскликнули остальные.

– Я чту традиции, Говар, – отозвалась она твердо. – Но также считаю, что иногда нужно устанавливать свои правила. Мой старший сын станет Муном. Наследником моего отца и моим наследником. Он будет следующим главой.

– Ни один мужчина не согласится на такое! – возразил ей другой родственник.

– Если вы согласитесь признать меня главой клана, я решу это. У вас есть мое слово. Клянусь вам памятью отца.

Споры были долгими и жаркими. Они собирались не единожды, но Элейн раз за разом напоминала им, что до ее появления клана не было. За последние десять лет эти собрания стали первыми.

Как бы ей ни хотелось верить, что ее убедительные речи заставили всех принять решение в ее пользу, на самом деле точку поставил тот самый Конрад, Хранитель имени. Он поддержал Элейн, заявив, что все эти годы ни у кого, даже у него, не было цели вернуть клан. Все они, главы своих собственных семей, переживая страшную утрату, стараясь вылечить рану, которой стала резня в Думне, отстранялись от своего прошлого, своего рода, своего «я». И теперь, когда пришел человек, готовый и имеющий все права поднимать клан, они не имели права помешать ему в этом.

Благодарность Элейн Конраду чуть поутихла, когда после голосования и признания ее главой он в беседе с глазу на глаз заявил: ей следовало найти мужа. При этом он предложил две кандидатуры: его семнадцатилетний сын и недавно овдовевший Робер Мун.

– Считаю своим долгом как Хранителя имени настоять на том, чтобы ты выбрала мужа из Мунов. Так мы действительно сможем возродить клан.

– Но я поклялась…

Он отмахнулся. А затем доходчиво объяснил, какие обязанности она взвалила на плечи, объявив себя главой клана.

– Я выступил за тебя, и теперь то, что ты делаешь, – и моя ответственность тоже.

Элейн обещала обдумать его слова. Чтобы у Конрада не было сомнений в серьезности ее намерений, она познакомилась с обоими кандидатами и несколько раз поужинала с каждым.

Но в душе она не чувствовала готовности связать свою жизнь ни с одним, ни с другим. И сын Конрада, и Робер были приятными людьми, но от их присутствия не замирало сердце, не разливалось тепло по телу, не хотелось улыбаться и иронично шутить, как это было с…

О нет, эти мысли она себе запрещала.

В доме Конрада ей выделили две комнаты – спальню и небольшую гостиную с письменным столом у окна. В первые же дни она занялась капиталом клана: ей предстояло выяснить, в каком состоянии была Думна, какие владения принадлежали ей как наследнице Драммонда. Результаты были не слишком утешительными: что не было украдено и разорено, то пришло в негодность со временем. Да и ценность деревни была, только если там кто-то жил, разводил скот, имел поля. Но жители сторонились Думны, на ней навсегда кровавой печатью остались события далеких лет. Почти все наследие Элейн представляло собой руины. И положа руку