большевиков – за расстрелы пленных легионеров и повреждение железной дороги, – по сообщению либерального окружного прокурора Д. Е. Лаппо, «не вызвала в среде населения какого-либо волнения»[1473]. Крестьяне, мобилизованные к Б. В. Анненкову после подавления Чернодольского восстания, верно служили белым, а после разгрома щетинкинцев в Ачинском уезде из 3100 новобранцев явилось на призывные пункты 2875 человек и «даже пьяных было мало»[1474]. Осенью 1919 года в Кокчетаве Акмолинской области собралось до 7 тыс. новобранцев, более 10 дней терпеливо ожидавших нарядов на отправку в войска[1475].

В донесениях колчаковских чиновников отмечалась следующая особенность поведения крестьян при столкновении с карательными отрядами: они «…никогда не заявляли претензий по поводу расстрелянных или наказанных лиц, восставших с оружием в руках или призывавших к неподчинению правительству, но всегда оставались недовольны и страшно возмущались, что их „ограбили“»[1476].

В ходе подавления Зиминского восстания сельские сходы при появлении правительственных войск постановляли выдавать совдеповцев и вылавливать дезертиров[1477]. Так, из Змеиногорска уездный комендант 20 августа 1919 года сообщал, что его отряд накануне прошел из Калмыцких Мясов через села Ельцовское, Кузнечиха, Качусово, Тугозвоново, Белоглазово и что «везде собирались сходы, им разъяснялось положение, и сход выдавал сам, предварительно арестовав, всех активных деятелей большевизма»; Митрофаньевская же волость немедленно прислала делегацию, заявившую о подчинении правительству[1478].

Когда партизаны, захватившие 6 июля 1919 года большое село Спасское Каинского уезда, четыре дня спустя, опасаясь подхода белых, бежали из него с награбленным добром, население выдало властям тех, кто сочувствовал большевикам[1479]. Крестьяне деревни Орлово того же уезда на сходе 27 июля попросили польских легионеров защитить их от партизанских набегов[1480]. Приговор Сергиевского сельского общества Мариинской волости Кокчетавского уезда Акмолинской области от 30 сентября того же года постановлял поддерживать правительство Колчака и выдавать властям всех дезертиров, а также «подозрительных»[1481]. Управляющий Татарским уездом той же области в начале октября сообщал, что после ареста 130 членов Михайловского райсовета и сельских советов (по делу об убийстве офицера Шабловского, совершенном подпольной организацией Сорокина, Коновалова и др.) настроение в уезде улучшилось: «Дезертиры массами сами являются к начальнику Гарнизона для поступления в части. Сподвижники Сорокина перебегают от него на нашу сторону»[1482].

Управляющий Каинским уездом Доброхотов в сентябре 1919 года обследовал села, и после его встреч с народом вернулись из лесов 20 дезертиров, а также ряд мобилизованных партизанами (вместе с оружием) и добровольно ушедших к ним. Доброхотов подчеркивал, что неприязнь крестьян к власти вызывалась «незакономерными» действиями милиции и военных отрядов. В ответ на вымогательство и грабеж, совершенные партизанами, жители деревни Никольской Красноярского уезда под предводительством местных милиционеров, вооружившись вилами, кольями, топорами и дробовиками, атаковали таежную партизанскую базу. В том же уезде, в селе Комарково (Комарово?) Больше-Муртинской волости, как доносил весной 1920 года уполномоченный губЧК, местными жителями с помощью белого карательного отряда было расстреляно 29 партизан, в связи с чем за селом устанавливалось «особое наблюдение»[1483].

В мае–июне 1919 года, когда забайкальские партизаны были разбиты под Нерчинским Заводом и Большим Зерентуем, «жители вылавливали разбежавшихся красных и предавали властям», а «насильственно мобилизованные крестьяне и казаки ежедневно партиями перебегали к белым». В конце 1919 года, после быстрого разгрома Ингодинского восстания в Забайкалье, один из партизан сокрушался: «…все почти села изъявили покорность и стараются заслужить милость победителей. В некоторых деревнях организовались добровольные дружины, которые проявляли больше усердия, чем настоящие семёновцы»[1484]. В Амурской же области большинство сельских обществ отказалось создавать дружины, а оружие, розданное в ряде старожильческих селений, легко отбиралось партизанами[1485].

Среди мер наказания преобладали порки, носившие нередко очень жестокий характер; бывали случаи гибели наказанных, а брат Е. М. Мамонтова сошел с ума. Летом 1918 года в селе Петропавловском Каменского округа каратели анненковского поручика Воронова, выявлявшие участников Чернодольского восстания, оцепили базар, разогнали приезжих, а сотни местных мужиков загнали в волостную ограду и оцепили. Затем вызвали по списку 18 активистов и отвели в церковь, где их причастили и отпели, после чего сразу всех расстреляли. Некоторые из остальных задержанных пытались бежать через забор и тоже были застрелены. «Видя свое бессилие и безвыходность, петропавловцы присмирели, подходили по очереди к скамейкам, снимали штаны и получали по стольку, по скольку кто мог выдюжить. Пороли каратели так жестоко, что многие из мужичков после порки впадали в беспамятство и не шли домой, а ползали на четвереньках без штанов на улице. …В первый момент [после] такой расправы крестьяне настолько были запуганы, что сосед с соседом боялись говорить о политике»[1486]. Многие наказанные плетьми участники Чумайского восстания (октябрь 1918 года) теряли сознание, а «некоторые слабодушные обмарались»[1487].

Впрочем, и резкие словесные угрозы властей в отношении крестьян, поддерживавших партизанщину, были подчас вполне действенным средством. Когда в августе 1918 года, во время восстания в Змеиногорском уезде, начальник карательного отряда с помощью казаков собрал мужиков села Золотуха в церкви и пригрозил расстрелять из них каждого пятого, если не выдадут большевиков и не покаются, случился конфуз: «Некоторые слабодушные мужички при этих словах не выдержали и собственные штаны превратили в отхожее место. По церкви пошла невыносимая вонь»[1488]. Покаяние перепуганных золотухинцев было немедленным и всеобщим.

В ответ партизаны применяли все возможные меры воздействия на потенциальных союзников и явных противников: от запугивания и дезинформации до провокации и террора. В этом смысле они были эффективнее красногвардейских войск, где агитация даже среди своих носила, как вспоминал П. Ф. Попов, примитивный характер: «Нам говорили, что „мы видели – летает… советский аэроплан. Мы смотрели в бинокль с большой горы, видели: реет красное знамя“. Говорили нам: „Ленин подходит с войсками“. Вот и все, чем подчеркивали наше настроение. Другого вида воспитательной работы не было». При отступлении отряда П. Ф. Сухова командиры уверяли, что Барнаул уже занят московскими войсками, которые пришли с пушками и бронепоездами[1489].

С целью разжигания антиправительственного сопротивления подпольщики и партизаны активно использовали оружие провокации. Заведомо ложные сообщения о якобы поднявшихся по соседству огромных победоносных восстаниях были самым распространенным и действенным оружием антиправительственных сил. Еще в первую русскую революцию левые экстремисты стреляли из толпы в полицию и солдат, провоцируя кровопролитие, распространяли слухи как о слабостях правительства, так и о немыслимых зверствах с его стороны. В годы Гражданской войны подталкивание масс на выступления было массовым явлением. Телеграмма томского губернского комиссара А. Н. Гаттенбергера министру внутренних дел о Чумайском восстании в