В «нормальном» обществе слухи выполняют коммуникативную функцию, а в переживающем кризис, напротив, играют «роль мощного стимулятора деструктивных процессов»[1523]. Так что собственное оружие слухов было очень эффективным ответом красных. П. Д. Яковлев отмечал результативность ложной большевистской пропаганды среди низов: «Распускается слух о близком падении Омска – и подати падают в своем поступлении. Распускается слух о колоссальной смертности молодых солдат в казармах – и увеличивается дезертирство, и деревня укрывает солдат от службы, на которой „морят“. Усиленно муссируется слух о „мордобитии“ и порках, якобы введенной в систему воспитания солдат»[1524]. Карательные отряды при подавлении партизан активно вылавливали вооруженных мятежников, а агитаторы часто оставались безнаказанными. Бессильна была в борьбе с пропагандистами красных и слабая, немногочисленная милиция[1525].

Вслед за подпольщиками партизаны охотно и весьма эффективно распространяли самые невероятные слухи о громадных силах повстанцев и поражениях белых. Г. Ф. Рогов в начале 1919 года велел повсюду говорить «о быстром росте отряда и невероятно хорошем вооружении»[1526]. Действовавший в Енисейской губернии Агинский отряд М. Т. Савицкого и А. М. Марченко, насчитывавший всего 200 бойцов, «через своих агитаторов и прокламациями… пускал легенду о чудовищной силе своего отряда», где якобы были и штаб, и «Стальная дивизия», и «9‐й Могилёвский полк», в результате чего начальник Ирбейского гарнизона отправлял послания «командиру Стальной дивизии красных Савицкому»[1527].

Весной 1919 года, как убедился один из интернационалистов-связников, отряд Каландаришвили насчитывал семь человек, а в Иркутске говорили, что у Деда воюют 2 тыс. бойцов[1528]. Весной и летом 1919 года большевики спровоцировали забастовку 3,5 тыс. рабочих Сучанского угольного рудника, причем стачечники уверяли прибывшего к ним корреспондента, «что сам Троцкий во главе с миллионной армией идет по Сибири, чтобы помочь восставшим на всем протяжении ее крестьянам бороться с капиталистами, что весь народ здесь готов поддержать его». Никто из рабочих не доверял официальной прессе, но «слепо верили тому, что приносили слухи»[1529].

В тогдашних условиях слухи играли основную роль в информировании населения, поэтому запугивание партизанскими успехами нередко оказывалось где-нибудь в глуши особенно эффективным. Например, к июню 1919 года в крупном отряде П. Д. Криволуцкого после успешных действий белых осталось лишь пять человек, остальные разбежались по домам. Тогда «…мы решили пустить слух, – писал впоследствии Криволуцкий, – о победе, якобы достигнутой отрядом, возвращающимся с Ангары, и что мы здесь к Шиткино подошли как разведчики… а сам отряд находится в тайге. <…> На другой день по всему повстанческому району разнеслись слухи о достигнутых „успехах“ на Ангаре и наших „больших“ планах. <…> Скрывавшиеся около своих селений партизаны стали быстро являться на обусловленное нами место. Собралось всего около трехсот человек, которые были быстро сформированы в особый отряд»[1530].

Об известных командирах распространялись самые невероятные россказни. О Н. Махно говорили: «Наш батько чи с чертом знается, чи с богом, а только вин не простой человек»[1531]. Легенды уверяли, что Г. Ф. Рогов неуловим, так как имеет шапку-невидимку или какую-то необыкновенную маску; переодетый, он свободно входит в штабы карательных отрядов, ворует у них оружие и т. д. Неуязвимость от пуль приписывалась П. К. Лубкову[1532]. Командир одного из небольших партизанских отрядов, Мате Залка, вспоминал: «А тут я услышал, что в лагере [военнопленных] существует подполье, которое поддерживает связь с отрядами Щетинкина и Кравченко. Об этих отрядах мы много слышали. Конечно, большая часть слухов не соответствовала действительности, но и эти слухи оказывали на пленных огромное воздействие. Мы, венгры, представляли Щетинкина и Кравченко какими-то сказочными героями»[1533].

Впрочем, слухи, особенно панические, могли рикошетом бить по самим повстанцам. После выступления японских войск 4–5 апреля 1920 года и полного поражения партизанских полков на Дальнем Востоке, потерявших до 2 тыс. только убитыми и 8,5 тыс. пленными, разбежавшиеся по сопкам повстанцы активно распространяли слухи о предательстве коммунистов, которые устроились-де на службу у интервентов, продав за деньги рядовой состав. Особенно распускали эти слухи партизаны сепаратно действовавших отрядов анархиста Гурко и Савицкого[1534].

Агитаторов и информаторов противоположного лагеря, как и дезертиров, нередко ждала смерть. Заняв в июле 1919 года деревню Заимку, шиткинские партизаны установили круговую ответственность ее жителей за побег к белым или передачу им любых сведений; нарушителей расстреливали[1535]. В обращении партизанского Главштаба Славгородского уезда от 8 сентября 1919 года прямо говорилось, что часть населения радовалась приходу белых и чинимым ими расправам над повстанцами, в связи с чем начальник штаба П. К. Голиков приказывал: «Всех замеченных в сношении с белыми или симпатизирующих белым расстреливайте, так как они будут первыми предателями трудящихся»[1536]. Аналогичные меры принимались даже к представителям левых партий. Как писал И. В. Громов, секретные осведомители партизанской контрразведки Западно-Сибирской крестьянской красной армии выявляли «вражеских агитаторов и распространителей ложных слухов»; в 1919 году многих эсеров за агитацию в пользу Учредительного собрания «…арестовали и предали революционному суду, а главаря каменских эсеров Богатина по… приказу [Громова] расстреляли»[1537].

Следует сказать, что партизанские вожди на завершающем этапе партизанщины часто уделяли идеологическому воспитанию подчиненных немалое внимание. В армии Мамонтова–Громова осенью 1919 года был создан институт политкомиссаров; омскими подпольщиками большевик Г. Ф. Захаренко был направлен к партизанам Тарского уезда, где также предусматривалась должность комиссара[1538]. Но в основном партизанские политработники не были коммунистами и чаще всего симпатизировали эсерам. Так, комиссаром 1‐го Алейского полка армии Мамонтова был эсер Ф. Д. Плотников, в следующем году возглавивший крупное антикоммунистическое восстание. Среди комсостава Шиткинского фронта преобладали не большевики, а меньшевики и эсеры[1539]. Большое влияние имели социалисты в штабах соединений А. Д. Кравченко и И. Я. Третьяка.

Однако обычный лозунг пропагандистов и Алтая, и Забайкалья выглядел по-большевистски: «Кто не с нами, тот против нас!» Инструкция военно-революционного штаба забайкальских партизан Курунзулая, принятая на рубеже 1918–1919 годов, гласила: «Лица, сочувствующие Советской власти, но не поступившие [в партизаны] в момент восстания, будут считаться контрреволюционерами». Аналогично и на Алтае партизанский Облаком в октябре 1919 года печатно объявил о всеобщей мобилизации и пригрозил: «Кто не идет с нами, тот враг нам»[1540]. С врагом же все средства были хороши: партизаны очень легко шли на вероломство, особенно при раздаче обещаний сохранить жизнь желавшему сдаться противнику.

Обычным способом пополнения партизанских рядов служили обширные насильственные мобилизации окрестного населения. Во время Змеиногорского восстания осенью 1918 года в селе Лаптев Лог несогласным с мобилизацией «рубили головы и случаев смертной казни было