Про безопасность в наши дни вспоминают даже в самых безобидных с точки зрения безопасности ситуациях. Так на прошлой неделе директор начальной школы, в которой учатся мои дети, уведомил всех родителей по электронной почте о том, что кто-то, судя по слухам ученик средней школы, нарисовал на стене школы «свастику и снабдил ее непристойной подписью». «Безопасность наших учеников, сотрудников и родителей является для нас безусловным приоритетом, и мы выражаем глубочайшую признательность всем, кто помогает избавить наше комьюнити, нашу школу от неуместного и оскорбительного поведения», — написала она. Безусловно, рисовать на стенах школы нельзя, но говорить, что нецензурные надписи и свастика угрожают безопасности — это явный перебор: никто никому не угрожал и не причинил физическую боль. Акцент на безопасности усугубил проблему, а не решил ее. Вместо этого следовало бы объяснить тинейджерам смысл нарисованного символа, а затем выяснить мотивы глупого поступка. Неуместные ссылки на безопасность как причину для очередного запрета используются в самых неожиданных ситуациях. Так, весной 2017 года директор старшей школы в г. Эуфауле, штат Алабама, запретил Брюсу Мэйну прийти на выпускной со своей шестидесятидевятилетней бабушкой, поскольку, согласно действующим правилам, на выпускной не допускаются лица старше 20 лет. «Обеспечение безопасности учеников является первоочередной задачей любого администратора школы, — заявил он. — Не может быть никаких исключений, когда речь идет о безопасности». Брюсу объяснили, что запрет направлен на борьбу с употреблением алкоголя среди несовершеннолетних, который взрослые могут пронести на выпускной. Очевидно, что в случае с бабушкой это не более чем глупая отговорка. Похоже, некоторые уверены, что в современных реалиях даже бабушки могут угрожать безопасности.

Это не единичные примеры. Внимательно прислушайтесь, и вы сразу заметите, что слово «безопасность» сейчас используется как школьниками, так и преподавателями для оправдания или объяснения буквально любых действий. Полагаю, что бездумное употребление этого слова только усиливает напряженность в обществе и вынуждает родителей еще больше контролировать своих детей. Привыкнув к таким условиям, наши дети неизбежно будут приходить в ужас от мысли, что им скоро придется поступать в колледж или искать работу. Если мы перестанем зацикливаться на безопасности, то вполне возможно, что тинейджеры наконец перестанут пугаться конфликтных ситуаций с однокурсниками. Сейчас айдженеры настолько сильно боятся любой конфронтации, что они скорее пожалуются сотруднику колледжа на своего однокурсника, чем прямо выскажут претензию.

Как мы неоднократно говорили, айдженеры стремятся обеспечить себе не только физическую, но и эмоциональную безопасность. В настоящее время уже действуют школьные программы, направленные на защиту подростков от травли, причем не только от физического насилия, но и от оскорблений, насмешек и обзывательств. Травля имеет далекоидущие негативные последствия, и мне как соавтору ряда экспериментов, посвященных изучению такой разновидности травли как социальное отторжение, об этом очень хорошо известно.

Безусловно, необходимость в принятии действенных мер по защите детей от травли давно назрела. С другой стороны, я согласна с теми, кто критикует указанные программы за то, что порой они заходят слишком далеко: приравнивают моральные травмы к физическим и сводят многочисленные нюансы обычного общения подростков к травле. Зачастую правила антибуллинговой политики в школах формулируются настолько широко и расплывчато, что многие школьники просто боятся общаться со сверстниками. В начальной школе Айкена в Западном Хартфорде, штат Коннектикут, травля определяется как «любая коммуникация или физическое воздействие, которые причиняют эмоциональную или физическую травму» школьнику. В школьном регламенте можно найти самые разные определения, начиная с того, кто является «работником школы», и заканчивая тем, что считается «мобильным электронным устройством», но только не определение «эмоциональной травмы». Никто не отрицает, что травля причиняет эмоциональную травму, но причины травмы могут быть и более прозаическими, например нежелание одного ребенка играть с другим, случайно вырвавшееся ругательство на детской площадке или споры о правилах игры. Однако, согласно этим нормам, любой ребенок, задевший умышленно или неумышленно чувства другого ребенка, признается виновным в травле. В результате может возникнуть ситуация, когда, наслушавшись разговоров обо всех возможных и невозможных опасностях общения, дети начнут испытывать безосновательный страх перед травлей. Увы, но антибуллинговые программы вполне могут сформировать целое поколение детей, которые будут постоянно выискивать и находить признаки травли даже там, где ее нет.

Как указывает психолог Ник Хэслэм, сейчас критерием «травмы» считается вообще все плохое, что может произойти с человеком, в результате чего формируется культура виктимности, для которой характерно чрезмерное преувеличение силы испытанных эмоций. Еще совсем недавно — в 1980-х — психиатры называли травмой только неблагоприятное воздействие, «выходящее за пределы повседневного жизненного опыта». В наши дни официальный перечень травм заметно расширился, и многие люди в разговорной речи называют травмой переживания из-за неудачной стрижки или надписи, сделанной мелком на асфальте (как это произошло в Университете Эмори, где студенты, увидев на тротуаре надпись «Трамп 2016», принялись скандировать: «Нам больно!»). По данным базы данных Google Books, частота использования слова травма выросла в четыре раза за период с 1965 по 2005 год.

Многие айдженеры (и самые младшие миллениалы) очень сильно переживают, когда кто-то просто не соглашается с их мнением. Полагаю, в подобных ситуациях им следовало бы не страдать, а игнорировать чужое нелицеприятное мнение или вступать в активную дискуссию и приводить веские контраргументы в свою пользу. Одинаково эффективно можно опровергать любые расистские, сексистские, гомофобные и трансфобные взгляды — для этого существует множество логичных аргументов. Если, столкнувшись с подобными взглядами, молодые люди (да и все мы) будут только лить слезы и чувствовать себя жертвами, мы вряд ли добьемся серьезных изменений к лучшему. Если же мы будем решительно бороться этими взглядами, то рано или поздно они канут в Лету. Ход истории не остановить — предрассудки будут разрушены; чтобы победить в войне, необходимо выигрывать сражение за сражением.

Айдженеры не похожи на своих предшественников, и преподаватели колледжей наконец-то начали это понимать. Миллениалы маршировали по территории кампусов с высоко поднятой головой. Они никогда не сомневались в своей исключительности и всегда излучали оптимизм и уверенность в своих силах. Преподаватели ежедневно сталкивались со студентами, которые были уверены, что заслужили пятерку только потому, что ходили на лекции, яростно спорили из-за плохих оценок и считали, что достойны особого к себе отношения. Айдженеры другие: они взрослели в период Великой рецессии, и поэтому их ожидания более скромны, а сами они менее склонны к нарциссизму и реже считают, что им все должны. Айдженеры более пессимистичны и менее уверены в себе, чем миллениалы, но при этом они чаще готовы много и тяжело работать и реже спорят из-за оценок. С другой стороны, они неохотно вступают в дискуссии и выступают на занятиях, а также не любят задавать вопросы, потому что боятся сказать глупость и не уверены в правильности своей точки зрения (в ходе опроса, проведенного компанией McGraw-Hill Education, 70 % из более чем 600 опрошенных преподавателей колледжей заявили, что современные студенты менее активно ведут себя на занятиях и реже задают вопросы, чем это было пять лет назад). Потребуется приложить немало усилий, чтобы айдженеры поверили в себя и стали более активно участвовать в учебном процессе.