Женские покои были незнакомой территорией. Цвета и запахи и даже сам воздух – все было настолько чужим, что кожа Оюана покрылась мурашками. Пока он бесшумно шагал по коридору, служанки пугались при виде его доспехов, потом успокаивались, увидев его лицо. Каждый раз при этом его злоба росла. Женщины: щебечущие, надушенные, бесполезные существа. Он хотел бы, чтобы его доспехи, со всеми своими острыми краями и запахом металла и крови, могли в самом дел ранить их. Но вместо этого они сами ранили его каждым понимающим взглядом, намекающим на то, что ему место здесь, в этом женском пространстве. Он пылал от унижения, гнева и стыда.

Его направили в приемную, где висящие на стенах свитки с мудрыми изречениями буддизма не гармонировали с удушающим количеством стульев, столиков и ваз в современном сине-белом стиле. Две служанки распахнули покрытые черным лаком двери спальни госпожи Борте, и появился Эсэнь. Он был полностью одет, вид у него был расслабленный, а косы расплетены и расчесаны. Доспехи Оюана никак не защищали его от этого зрелища. Одно дело, знать, что у Эсэня есть жены, а другое – видеть доказательство той жизни, которую он вел в действительности. Знать, что он недавно прикасался к другому человеку и что прикасались к нему. В этом царстве женщин и детей, которое всегда будет чужим Оюану, Эсэнь проводил целую жизнь, полную интимных наслаждений и мелких огорчений. Оюан едва не задохнулся от своих эмоций: отвращения, презрения и ревности, – настолько переплетенных друг с другом, что он не мог определить, где кончается одно и начинается другое. А под всем этим крылась пронзительная тоска. Он понятия не имел, жаждал ли обладать всем этим или просто быть иным, и одинаковая невозможность и того и другого вызывала невероятную боль.

«Хорошо, – злобно подумал Оюан. – Пусть мне будет больно».

Он опустился на колени:

– Достопочтенный Великий князь, Бяньлян потерян. Этот недостойный слуга вас подвел. Прошу наказать меня.

Эсэнь смотрел на него сверху. На его лице читалось разочарование и много других чувств, которые Оюан не смог определить. В Оюане смешались самые разные чувства, но то же самое переживал Эсэнь. Для него это было новым, и Оюан с горечью понял, что сам стал их источником.

– Не надо падать на колени, – наконец произнес Эсэнь. – Я не мой отец. Я не жду, чтобы ты унижался передо мной за потерю, которую я бы и сам не смог предотвратить. Разве ты, по крайней мере, не нанес поражение их войску, устроившему засаду? Ты сделал все, что было в твоих силах.

Но Оюан не сделал все, что было в его силах. Он даже не пытался. Он мог бы так легко угодить Эсэню, если бы не решил иначе. Чтобы подавить чувство вины, он попытался дотянуться до гнева глубоко внутри себя. «Ты сделал все, что было в твоих силах». Сочувствие Эсэня глубоко ранило гордость Оюана. Он знал Эсэня лучше, чем кто-либо другой. Как он мог действительно поверить, что Оюан сделал все, что было в его силах? Это говорило о том, что Эсень забыл самое важное о нем: что он был наньжэнем.

– Ханбалик не потерпит, что Красные повязки удерживают Бяньлян, – сказал Оюан. – Мы должны отбить его, у нас нет другого выхода. Уважаемый Великий князь, я хочу получить ваше разрешение отправиться к семейству Чжан в Янчжоу и попросить их о помощи в этом предприятии.

– Мы должны отобрать у них Бяньлян, это правда, но, по-видимому, я больше верю в твои способности, чем ты сам. Нет необходимости пресмыкаться перед этими жалкими торгашами, – ответил Эсэнь. И прибавил тише: – Я знаю, почему ты бежишь от меня: из чувства стыда. Но в этом нет нужды. Я тебя ни в чем не виню.

«Ты должен меня винить!» Несмотря на усилия Оюана сохранить чувство гнева, боль и чувство вины грозили его прикончить. Ему пришлось заставить себя заговорить:

– Я случайно познакомился с генералом Чжаном в Хичэту прошлой весной. Какой бы ни была репутация его брата, сам генерал Чжан очень достойный воин. С его помощью мы непременно победим.

– Ради всех святых, встань. Мы не должны так беседовать. – На лице Эсэня отразилось страдание.

У Оюана защемило сердце. «Почему ты не можешь сделать так, чтобы мне было легче тебя ненавидеть?»

– Мой Князь, вы должны обращаться со мной так, как я заслужил.

– Так бы и было, если бы ты действительно меня опозорил, – возразил Эсэнь. – Много лет мне говорили, что сам факт назначения тебя моим генералом – это позор. Я не верил в это раньше и не верю сейчас. Я отказываюсь вышвырнуть моего генерала, моего лучшего друга, из-за потери, которую можно вернуть. Поэтому – встань. – Так как Оюан до сих пор не сдвинулся с места, он прибавил, уже тише: – Ты меня вынуждаешь отдать тебе приказ?

Комната была настолько пропитана ароматом духов, что у Оюана кружилась голова. Он попал в ловушку в кошмарном женском пространстве, где Эсэнь был господином и Князем. И, как все остальные обитатели этого царства, Оюан тоже принадлежал Эсэню; он был в его власти.

Так как Оюан не шевелился, Эсэнь произнес, очень мягко:

– Генерал Оюан, встаньте. Это приказ.

Не рывок поводка, а прикосновение к подбородку: слова человека, который никогда не представлял себе, что ему могут отказать. И Оюан повиновался. Он встал и почувствовал глубоко в себе, под гневом, прилив удовольствия. То было удовольствие раба, который хочет угодить хозяину; успокоение, наступившее после возвращения порядка в мир хаоса. И в то же мгновение, когда Оюан понял, что чувствует удовольствие, оно почернело, как сердцевина разрезанного банана, оно превратилось в отвращение. Он отшатнулся от истины: он просто услужливый пес, каким его всегда называли. Но, даже погружаясь в трясину ненависти к самому себе, он знал, что, если бы можно было продолжать в том же духе, он бы это сделал.

– Подойди ко мне, – сказал Эсэнь.

Оюан подошел. Он сознавал, что слуги наблюдают за ними, и видел предательскую щель приоткрытой двери в спальню. Мысль о том, что они все видели, подогревала унижение. Он остановился перед Эсэнем. Так близко, что к нему можно было прикоснуться. Воспоминание о прикосновении пальцев Эсэня к лицу обожгло его. Часть его мечтала снова испытать унижение этого прикосновения, а другая, равная первой, ненавидела Эсэня за то, что он заставил его чувствовать удовольствие и сделал покорным, сам об этом не подозревая. Обе части вызывали боль. Эта общая боль раздавила