войска повергнут любые другие. Его ждут как избавителя – от Мори, от страха, от княжеских войн. Вот что я слышал, – поведал Кервель.

– Истод, – прорычал я. – Хитрый, гад! Плёл себе славу у всех за спиной. Конечно, как смертным воинам тягаться с безликими? Как он их плодит? Неужели и вправду поднимает мёртвых?

Меня передёрнуло от отвращения к Истоду, безликим и самому себе. Как вышло, что никто из соколов, летающих вольно и знающих всё, не прознал о том, что замышлял волхв волхвов? Доверие к нему было безоговорочным, а сведений о нём – так мало, что никто и помыслить не мог, что творилось в его седой голове.

– Ты прав, – подтвердил Трегор. – Поднимает. И тех, кого только-только унесла хворь, и тех, кто усоп раньше. Я слышал краем уха о том, что он бросает вызов Владычице Яви и Господину Дорог, но не знал, что это тот, кто наводит напраслину на мою гильдию.

– Ему нужны Княжества, – понял я со всей обречённостью. – И начнёт он с того, что сейчас слабее других, что осталось без сокола и без князя, – с Холмолесского. Я не отдам ему Горвень, пусть сам погибну.

Я вскочил на ноги, не в силах сидеть дольше. Нужно написать Дербнику и Сапсану, если они ещё живы. Дербник мог бы уговорить Мохота не наступать на Холмолесское, а Сапсан – прислать подмогу из Сырокаменского. Тут же подумалось другое, дерзкое, опасное: если сокольи камни привлекают безликих, то сколько тварей приманят сразу три камня?.. Ставить на кон жизни братьев – низко, но на другой чаше весов – судьба всех земель, не одного даже Холмолесского.

– А если он будет хорошим князем? – подала голос та чешуйчатая девка, которая приносила мне, раненому, обед. – Если этот Истод – справедлив и умён?

– Умён, спору нет, – ответил я. – Но не прав в главном. Нельзя подчинить живых с помощью мёртвых. Нельзя стать повелителем земель и душ, если нарушаешь порядки, которым тысячи зим. Он спорит с Владычицей Яви, а она не терпит такого. Можно ждать, пока её гнев обрушится на него, а можно помочь ей и самим воссоздать всё так, как оно должно. – Я повернулся к Кервелю, подивившись мимоходом, как ему удавалось, такому пернатому, свободно собирать вести по городам. Может, он умел превращаться в простую ворону? Или скрывал свои перья под плащами и шубами? – Послушай, вестник. Не стану встревать и просить тебя раскрыть, какими путями ты летаешь и ходишь, но скажи, можешь ли не подбирать вести, а разносить? Под силу тебе отправить два письма и проследить, чтобы они скоро нашли получателей?

– Умеешь ли писать, сокол? – подтрунил Трегор.

Я проглотил насмешку.

– Умею. А если ты беспокоишься, что я натравлю на ваше стойбище врагов, так не бойся, сам напиши то, что я тебе скажу. Братьям вести хочу отправить, если они оба ещё живы. Позволишь?

– Позволю. А после сам поеду в город. Мне нужно увидеть, о чём ты говоришь, – произнёс Трегор и поднялся на ноги. – Если Истод позорит нас и если это он стоит за безликими, то я сделаю всё, чтобы он пожалел о содеянном. Сокол, ты поможешь мне?

Я протянул Трегору руку.

– Если есть цель в моей опустевшей жизни, так это Истод. Я с тобой, и пусть Владычица Яви рассудит, кому из нас жить, а кому – гнить в земле.

Мы с Трегором пожали руки под тишину благоговейно замерших шутов. Наконец я начал вновь обретать почву под ногами и был готов: если я погибну скоро, то погибну, исполняя задуманное.

* * *

Едва я вышел, Рудо кинулся меня встречать. Я-то оставил его снаружи, не взял в шатёр, чтобы шутов не смущать ещё и псом-медведем. Приняв порцию грубоватых собачьих ласк, я всё-таки отослал его погулять подольше. Чужак, да ещё и с боевым псом, вовсе не внушал доверия, это я ясно понимал. Выждав, когда после совета все разбредутся по своим делам, я подкараулил Трегора и отвёл за шатры, к деревьям, так, чтобы не видел и не слышал никто, о чём мы будем говорить. Роста мы были почти одинакового, а Трегор даже чуть шире меня в плечах, так что я не чувствовал себя рядом с ним сильным и суровым, да ещё и раны, не зажившие до конца, мешали и отвлекали. Мне приходилось хмуриться, метать в него злые взгляды, чтобы хоть как-то наверстать былое, чтобы не казаться себе слабым и незначительным.

Трегор скрестил руки на груди и встал лицом к стойбищу и озеру, будто показывал, что, как бы я ни старался, а он всё равно здесь главный.

– Давай, Лерис. Проси что хотел. Но не задерживай меня надолго.

Я вновь попытался поймать блеск глаз в прорезях маски, и снова мне не удалось. Отогнав тень страха, я твёрдо произнёс:

– Сними маску. Я хочу знать, с кем иду умирать.

– Разве моё лицо что-то изменит? Или ты хочешь убедиться, что я – не Истод? – фыркнул Трегор.

– Без того знаю, что ты не Истод. Истод тщедушен и худ, а ты крепкий детина. И вижу, что у тебя не две головы, как иные молвят. Но как я могу идти на смерть, не зная, кто пойдёт со мной бок о бок?

– Так и я тебя не знаю. Что скажет лицо? Разве покажет, есть ли гниль на сердце? Разве не может предать тебя тот, кто никогда не прятался под маской?

Слова его резанули меня больнее, чем я мог бы подумать. Всплыло перед глазами мальчишеское лицо, перекошенное от рыданий. Может, ох как может…

– Ты прав. Но всё же так мне будет легче. Я привык знать, как выглядит тот, кому доверяюсь. Клянусь, что никому не раскрою твою тайну, скомороший князь. Каким бы чудовищным ты ни был там, под маской.

Мне было и любопытно до скрежета зубов, и страшно до дрожи. И хотелось узнать секрет, и боязно было, что увиденная личина князя что-то изменит во мне самом. Но не попросить я не мог. Для меня это знание и правда казалось неоценимо важным.

Трегор постоял не двигаясь, подумал, потом развернулся и пошёл глубже в лес, за толстоствольные чёрные ели. Я следовал за ним не отставая.

– Я не питаю иллюзий на твой счёт, – бросил он не оборачиваясь. – Ты можешь меня предать, знаю, можешь и вообще вывернуть всё так, как тебе одному нужно. Ты плакался мне, что не сокол больше, что не понимаешь, кем стал и где сердце твоё, но я вижу: оно – в тереме, в Горвене, даже без крыльев ты – сокол, каких поискать. Я не успел узнать тебя так, чтобы увериться хоть в чём-то, но мне нравится, как горячо ты говоришь и что честно признал: хотел меня убить. Думается мне, всё же в чём-то ты прав. Труднее отступить, когда делишь с кем-то одну тайну. Потому не тебе на уступку иду, а себе стелю помягче.

Трегор остановился, развернулся ко мне, снял сперва одну перчатку, потом вторую и протянул ко мне руки – обычные мужские руки, без отметин и увечий, у меня и то виднелись на пальцах то шрамы, то веснушки, а у этого – кожа гладкая, не мозолистая даже, всё равно что у купца или боярина.

– Пожми.

Я повиновался, сжал в ладонях обе Трегоровы руки, и он крепко пожал мои в ответ.

– Клянись, что не замышляешь ничего против меня и моего народа.

– Клянусь.

На нас дохнуло чем-то влажным, пахнущим озёрной водой. В груди у меня похолодело на миг, и я понял: свершилась нечистецкая ворожба, какой я никогда от человека не видал. Так и есть, не встречал ведь раньше подменных.

– Предашь – не будет тебе покоя от Тиненя, – вымолвил Трегор, отпустил мои руки и снял маску с лица.

В первое мгновение я сгорал от какого-то забытого ребяческого любопытства: и правда ведь думал, не могут все слухи быть ложными, должно же быть хоть что-то, что истинно стоило скрывать. Ждал свиного рыла, ждал трёх пар глаз, ждал чего-то эдакого, что даже не смог бы придумать на трезвую голову.

Разочарование ударило по мне сильнее, чем я мог бы