Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Унижение, Яспер? Думаешь, это круто? А?
Яспер лежал, стараясь перехватить взгляд Лео, а в собственных его глазах читалось всё разом. Недоумение. Разочарование. Ненависть. Обида. Животное, готовое драться, но не прикрывшее горло.
Лео дождался, пока Яспер снова встанет. Тогда-то и поднял оружие. Повернул его. Протянул Ясперу. Тот машинально взял, толком ничего не понимая. Даже когда Лео схватился за ствол и приставил дуло к собственному лбу, прижал к медленно пульсирующей там злости.
– Ты унизил Винсента! Моего младшего брата!
Яспер пытался опустить оружие, но Лео схватил
его правую руку, разогнул пальцы и положил указательный на спуск.
– Перестань, Лео. Перестань!
Новый удар по щеке, на которой уже проступили широкие красные полосы.
– Угрожая моему брату, ты угрожаешь мне! Прижимая ствол себе ко лбу, Лео шагнул вперед,
и Яспер попятился.
– Унижая Винсента, ты унижаешь меня!
Спина Яспера уперлась в стену, банкноты, развешенные на веревке, болтались между их лицами.
– Если ты решил убить его, сперва убей меня! Разочарование, ненависть, недоумение во взгляде
сменились чем-то иным, пришедшим изнутри, чем-то, чего Лео никогда раньше не видел. Ужасом.
– Прости. Лео… прости.
Они долго стояли вот так, лицом к лицу.
Лео выпустил оружие.
– Теперь забирай свои деньги. И уходи.
Он забрал автомат из судорожной хватки Яспера, поставил на предохранитель.
– Лео… Лео… Прости! Больше такое не повторится! Клянусь! Не повторится, никогда…
Последний удар, уже не ладонью. И Яспер не упал, просто сполз вниз по стене.
– Клянусь… черт…
Струйка слюны и крови на губах.
– Все, что ты знаешь обо мне и что я знаю о тебе, после твоего ухода останется в этих стенах, – сказал Лео. – И мы с тобой никогда больше не увидимся.
Он подождал, пока дверь гаража закроется. Снова один. Наверно, теперь все и правда кончено.
Но нет.
Пока нет. Не для него. Пока нет.
Он против них, против всех этих вонючих легавых, он бросит вызов всему полицейскому корпусу и одержит над ними верх, – настал его черед ставить требования, а они будут слушать и дадут те ответы, какие ему нужны.
Джон Бронкс никогда ни перед чем не пасовал. Не мог. Ни перед людьми, ни перед расследованиями. Вообще ни перед чем. Возможно, это сила – никогда не сдаваться и не отступать, ходить с мотором в груди, который никогда не отключается. А возможно, это ад – собирать и носить в себе, никогда не освобождаясь от этого груза.
Сейчас он был близок к тому, чтобы именно так и сделать. Ведь недели шли за неделями, месяц за месяцем. И он по-прежнему ничего не знал.
Их не существовало.
Сколько раз он намеревался сказать Карлстрёму, что не может больше заниматься этим делом. И всякий раз поворачивал в коридоре назад. Они все-таки где-то здесь.
Однако сейчас решение принято: это дело не должно быть первоочередным, ему надо заняться другими расследованиями, чтобы восстановить энергию.
– Привет, – сказала Санна.
Она теперь не останавливалась на пороге, не стояла в дверях, не смотрела на него равнодушно, хотя никогда не заговаривала о том единственном, о чем он мог думать при встрече с нею, – о долгой прогулке и поцелуе, который мог бы стать новым началом.
– Найдется минутка?
Он кивнул, и она села напротив него, на один из картонных ящиков, как в последнее время бывало раз в неделю, всегда с новыми страничками в добавление к отчету криминалистов. Сейчас у нее были с собой два прозрачных уголка и коричневый конверт, все это она положила ему на стол.
– Письмо лежало в твоей почте. А вот это – четырнадцать тысяч четыреста крон.
Она отодвинула конверт в сторону и сосредоточилась на верхнем пластиковом уголке. Внутри были купюры достоинством 500 и юо крон. Все светло-розовые.
– Они поступили к нам с автозаправок. В магазине ими не расплатишься, но автомат разницы не замечает.
Бронкс часто видел банкноты, перепачканные спецкраской, и всегда они были ярко-красные.
– Я вполне уверена, они были в сумке у грабителя, когда он выходил из Сберегательного банка в Уллареде, – продолжала Санна. – Мы сделали анализ краски, она такая же, как в ампулах, оставшихся в банковской конторе, которые мы активировали и испытали на списанных купюрах, с благословения Госбанка Швеции. Краска, Джон, от того же производителя и из той же поставки.
Стопочка из трех-четырех документов. Все обозримо и аккуратно, как всегда, когда Санна представляла анализы и заключения.
– И вот тут-то становится вправду интересно. На каждой купюре я нашла следы ацетона. Никогда не слыхала ни о чем подобном. Обыкновенный ацетон! Как только они додумались? Я сама попробовала, и при надлежащей пропорции ацетона и воды… Джон, ее вообще не видно, красная краска полностью растворяется!
Бронкс открыл второй прозрачный уголок, вытащил купюры, внимательно рассмотрел, ощупал. Настоящие. И с виду нормальные.
– Те, что у тебя в руках, испачканы краской всего несколько дней назад, из ампулы, которую запустила я сама. Сейчас они выглядят как совершенно нормальные деньги. Если грабители тоже сумели найти правильную смесь… тогда у них в руках почти весь последний куш, и банковской системе придется менять методы. Опять.
Она закончила и пошла прочь, как всегда. Будто ничего не произошло.
– Санна!
Она остановилась у двери.
– Да?
– Может… прогуляемся? Пива выпьем?
– Нет.
– Нет? Но… прошлый раз?
– Прошлый раз?
– Ты знаешь, о чем я.
– Это был просто поцелуй.
– И кое-что еще, кроме поцелуя.
– Нет, Джон, больше ничего.
Санна вернулась в его кабинет, все сильнее заливаясь румянцем, как всегда, когда черпала силу в глубине своего существа.
– Джон?
Вот так она выглядела, когда сказала, что любит его.
Вот так выглядела, когда он сказал ей “уходи”.
– Да?
– Знаешь, я тоже думала о тебе. Думала о тебе все эти годы. Но теперь, когда мы опять встретились, работали вместе… как бы тебе объяснить… это просто воспоминания. Теперь мне кажется, будто я никогда тебя не знала, будто между нами ничего не было, я ничего не помню! Разве мы жили вместе? Разве прикасались друг к другу, завтракали, подбирали мебель… смеялись и плакали? Ты вроде как… фотография, Джон. Иногда, когда вижу свое фото, сделанное много лет назад, мне кажется, это кто-то другой. И каждый раз, когда вижу тебя, это ощущение усиливается. Ты как бы не существуешь.