– Я так поняла, Эморт обещал ей, что сообщит вам про нее. Но их матери, видать, стыдно стало, она не хотела, чтоб на селе прознали, что она туда уехала.

Кай Швейгорд стоял в коридоре.

На подоконнике проснулся мотылек. Перед званым обедом женщины распахнули окна, чтобы выветрился чад. Должно быть, насекомое всю зиму пролежало в какой-нибудь щелке, теперь же оно расправило крылышки и запорхало вокруг лампы. Швейгорд собрался было прихлопнуть его газетой, но удержался и, поймав, выпустил в весенний вечер. Рассмотрев насекомое на свету, увидел, что это бабочка с ярко окрашенными крыльями.

Из парадной гостиной донесся вежливый выжидающий хохоток, и пастор вернулся к праздничному столу. Гости уже обрезали кончики своих сигар, но из вежливости не раскуривали их, дожидаясь Кая. Раскрытая коробка стояла возле его тарелки. Он извинился перед собравшимися, а когда обрезал свою сигару, епископ оторвал от книжечки картонную спичку и поднес к кедровой палочке, прилагавшейся к каждой сигаре; палочка вспыхнула ярким и чистым пламенем. Епископ обнес кончик сигары этим огоньком, и она разгорелась – ровно и основательно. Остальные последовали его примеру, и вскоре к лампам потянулся дымок, закружившийся широкими кольцами в струях горячего воздуха.

Кай Швейгорд не сводил глаз с ламп и говорил мало. Две служанки принесли серебряные кофейники, предлагая подлить желающим кофе.

Швейгорд, прикрыв чашку ладонью, отрицательно покачал головой, а когда девушки вышли, поднялся и произнес:

– Господин епископ, господин бургомистр, глубокоуважаемые гости. Я благодарен вам за все ваши хвалебные речи сегодня и за всю ту поддержку, которую вы мне оказывали целый год. Но произошло нечто непредвиденное, и это напрямую касается моих обязанностей как пастора, поэтому я вынужден вас покинуть. Мне крайне неудобно, но я очень прошу вас не расходиться и желаю вам прекрасного продолжения вечера.

Сказав это, он спокойно пошел к двери; удивление собравшихся сменилось замешательством. Он поклонился им от двери и еще раз извинился, а потом кинулся вперед по коридору, схватил сапоги с высокими голенищами и пальто и бросился к сараю, возле которого управляющий усадьбой и двое работников торопились запрячь лошадей.

* * *

До Кристиании он добрался поздним вечером следующего дня, и к тому времени, как он явился в Родовспомогательное заведение, уже давно стемнело. Швейгорда провели к Астрид. Она лежала под тонкой белой простыней, закрывавшей ее от ступней по самое горло. На высоком подсвечнике горела одинокая свеча.

В покойницкой она была единственной.

Кай Швейгорд стоял и смотрел. Волосы чистые; глаза закрыты. Руки лежат вдоль тела, и простыня совсем немного топорщится над животом.

Сначала он метнулся было согреть ее, ведь ей же, наверное, холодно под тонким саваном, в этом промозглом сером подвале. Но тут же спохватился, что ей уже никогда не будет холодно. Остановившись на полпути, он не смог сдержать слез. Санитар, проводивший его сюда, вышел, оставив его одного.

Кай плакал тихо, без всхлипов. Подойдя ближе, взял ее руку в свою, посмотрел на ее лицо и подумал, что живой она выглядела иначе. Казалось, она спит и видит сон, и он подумал, что вот если бы им довелось жить вместе, он бы проснулся как-нибудь ночью, может быть, уже этим летом – лета ждать недолго, – и лежал бы, опершись головой на руку, и смотрел бы на нее такую в постели. А наутро она рассказала бы ему, что ей снилось. Но она заснула навсегда и навсегда останется для него такой, а ему придется состариться без нее.

На ее другой руке поблескивало кольцо, которым с ней обручился Герхард Шёнауэр. Кай обошел вокруг ложа и достал из кармана латунную шкатулочку с кольцом. Но приподняв ее безымянный палец, не смог заставить себя сделать это.

Убрал золотое кольцо в шкатулочку, сложил ей руки на груди, погладил по волосам, наклонился и поцеловал ее в губы.

Всю дорогу сюда он молился за нее, неизменно со сложенными для молитвы руками, за исключением тех участков дороги, когда на ухабах трясло так сильно, что приходилось держаться. Теперь он снова собрался сложить ладони для молитвы, но пальцы не хотели распрямляться, они складывались в кулак. Кай Швейгорд отошел к ножному концу ложа и поднял глаза к зарешеченному подвальному оконцу. Сквозь тусклое стекло едва проглядывала полоска неба между домами напротив, и к этой полоске неба он обратился, сказав:

– Ты думаешь, Ты так велик. Велик и всесилен. И все же приносишь нам только горе. Ничего, кроме горя.

Он попытался сорвать с шеи колоратку. Всю дорогу он не снимал воротничок, потому что он придавал вес его словам, когда он просил людей поторопиться. Но сейчас у него так дрожали руки, что он никак не мог подцепить его, а потом дернул так, что пуговица отлетела в сторону. Он швырнул колоратку на пол, припечатал ее ногой и снова обратил взгляд к небу:

– Не надо было забирать такого чудесного человека. Не надо.

Весом всего тела он навалился на ногу, припечатав колоратку к полу.

– Эта твоя Библия… Там одни несчастные. Все в поисках смысла. Слепые глупцы, которых мы обязаны чтить. Потому что они во всем слушаются Тебя. Муравьи да мушки, вот кто мы такие, муравьи да мушки, зажатые в твоих пальцах.

Позади него отворилась дверь, в нее заглянула санитарка. Он рывком обернулся к ней, и она поторопилась скрыться.

Он снова посмотрел в крохотное оконце и произнес:

– За Тобой ничего не стоит. Я не буду спрашивать, слышишь ли Ты меня, потому что Ты не существуешь! А я-то строил эту церковь во имя Твое. Пусть стоит. Но только потому, что крыша без дыр стоит дороже креста.

Подойдя к Астрид, он погладил ее по щеке. Потом опустил глаза. Пол здесь намывали с хлоркой, и доски так пересохли, что его слезы оставляли на них маленькие блестящие метки.

Вошли две женщины, и одна из них сказала, что ему пора уходить.

* * *

Йеганс унаследовал губы своей матери, но глаза и подбородок отца. Он лежал в палате с шестью другими новорожденными, а на ленточке, обвязанной вокруг запястья, было написано его имя. У него были темные, слегка вьющиеся волосы, как у Астрид, и он все время подтягивал коленочки под себя, а потом толкался ножками. Когда Кай Швейгорд склонился к мальчику, тот встретил его взгляд и не отвел глаза, и они долго смотрели друг на друга. Кай осторожно протянул Йегансу палец, и малыш ухватился за него кулачком. Пальчики у него были тоненькие, как тесемочки, но