class="p1">– Понятия не имею, – Зотов отложил фотографию лицом вниз. От взгляда незнакомой женщины стало не по себе. В коробке с сокровищами осталась последняя вещь - истрепанная записная книжка. Кончики пальцев уколол электрический ток. Фотографии, деньги и документы - лишь мишура, кусочки в мозаике, затейливый шифр без ключа. Он раскрыл книжку, исписанную мелким убористым почерком, на первой странице и увидел многократно обведенное чернилами слово:

Дневник

и дальше что-то вроде предисловия:

Дневник вести нельзя, так нас учили в ЦШ. Дневник - прямой путь к провалу, неопровержимая улика, нарушение всех правил конспиративной работы. Я, майор госбезопасности Аверин А.С., находясь в здравом уме и твердой памяти, знаю это и готов к последствиям. Иначе нельзя. Для меня это единственная возможность не сойти с ума и попытаться доказать свою невиновность , когда время придет.

Судя по прыгающему, неровному почерку и разводам чернил, писал очень взволнованный человек. На это указывала и первая запись дневника, написанная уверенным, разборчивым почерком. Судя по всему, предисловие написано позже, чем начат дневник.

1941 19 сентября Решил – буду вести дневник. Для потомков, пусть знают, как мы боролись с врагом. Почему начал сегодня? Сегодня в город вошли немцы, Красная Армия отступила с боями. Отчетливо слышна канонада, за Днепр летят сотни самолетов с крестами, дрожит под ногами земля. Нелюди в серых мундирах повсюду – на Крещатике, на набережной, у театра оперы и балета, на Артема и на Тараса Шевченко. Несколько сотен предателей встречали оккупантов хлебом , солью и колокольным звоном. Их время придет , поквитаемся. Город разом потускнел, увял, потерял цвета. Впечатление огромного кладбища. Люди прячутся. Всюду сытые, довольные немецкие рожи. Думают победили. Ничего, хлебнут крови. Завтра 20е, день нашей мести. Мы не сдадимся! 20 сентября Свершилось! Первый удар по врагу нанесен…

Зотов читал, погружаясь в трясину крови, ужаса и предательства. От надежды на скорую победу к полному разочарованию и помешательству. Редкие, пронзительные в своем содержании записи. Постепенно примешивающиеся нотки безумия. Смерть, отчаяние и животный ужас, потеками сочащиеся с пожелтевших страниц. Ближе к середине появились цитаты из Библии. Коммунист и подпольщик надломился в определенный момент. Отчеты о боевых операциях сменялись сценами из жизни города: виселицами, массовыми расстрелами, голодом. Тяжелая поступь нового немецкого порядка. Двадцать две страницы кошмара, с первого дня оккупации до прихода в лагерь партизанского отряда «За Родину». Между этими событиями три страшных месяца. Боль и немыслимые душевные муки. Запятнанная совесть, сводящая человека с ума. Дневник, как единственный якорь, удерживающий Аркадия Аверина от падения в бездну.

Зотов рванул душащий воротник, воздуха не хватало. Он не заметил, как полетели оторванные с мясом пуговицы. Марков сидел, не в силах нарушить молчание, и не понимал, что происходит.

Последняя запись после долгого перерыва, 1942 год:

28 апреля Твердовский убит. Это моя вина. Они убили его. В отряде появился человек из Центра , и Олег определенно был намерен поделиться с ним подозрениями. Он подписал себе приговор. Значит все подтвердилось . К ровь Твердовского на моих руках. Я по локоть в невинной крови, пришла пора смыть ее кровью виновных. Много званых, да мало избранных. Господи, на тебя одного уповаю. Помилуй мя грешного…

У Зотова из горла вырвался сдавленный хрип. Так хрипит загнанный, раненый зверь. Дневник убийцы дал ему ключ. Игра подошла к завершению.Он нашарил в кармане позабытую записку Каминского, и, уставившись пустыми, омертвевшими глазами на перепуганного Маркова, сказал тоном, не терпящим возражений. Его голос был глух:

– Мне нужен журнал боевых действий отряда, прямо сейчас. И пусть позовут Анну Ерохину.

Марков унесся, не задавая вопросов, а Зотов уже забыл про него. Последняя роль для Ерохиной, нечто страшное для всех остальных. Он лихорадочно искал в бумагах Твердовского списки личного состава, чувствуя, как мгновенно промокшая гимнастерка липнет к груди и плечам.

Глава 23

Урочище Брюховатое проявилось на фоне ночного неба темной громадой брошенной церкви. Крест колокольни цеплялся за звезды и мертвенно подсвеченные луной облака. Центральный купол обрушился, четыре малые главы зияли прорехами, в стрельчатых окнах прыгали отсветы пламени, и вся эта картина навевала грусть и мистическую тоску.

Зотов шел по лесной дороге в открытую, не таясь и даже специально насвистывая. Очень бы нехотелось, проделав долгий и утомительный путь, нарваться на очередь от часовых. Автомат он забросил за спину, поминутно подсвечивая под ноги фонариком и вполголоса матерясь. Время перевалило за первый час ночи.

– Стой! – грозно окликнули из