рубаху, оканчивающуюся в районе пупа. Малец, забыв про кусок, округлил глазенки и, насупив брови, спросил:

– Теть, а то кто?

– А ну брысь на печь! – послышался легкий шлепок по голой заднице, малец оторвался от пола и перекочевал на лежанку.

– Племянник, – извиняясь сказала Антонина. – Сестрин сынок. Она у меня в партизанах, вот и вожусь.

– Значит, наш малец, партизанский! – Зотов нашарил в кармане кусок побуревшего рафинада и протянул пацану. – Держи, герой.

Мальчонка попятился и исчез в ворохе одеял и тряпья.

– Не возьмет, – улыбнулась хозяйка. – Он у нас скромный, сторонится чужих.

– И правильно, – Зотов, оставив сахар на краешке лежанки, повернулся к женщине. – Меня зовут Виктором, а вас как по батюшке?

– Да чего мы, в райкоме? – отмахнулась она. – Антонина я, так и зови.

– Мне нужно поговорить с вами об Олеге Ивановиче.

– Ох, – Антонина тяжело опустилась на лавку и махнула на стулья рукой. – Вы садитесь.

Зотов с Анной присели. По избе распространялся запах вареной картошки.

– Вы знаете, что он погиб? – спросил Зотов.

– Знаю, – Антонина смотрела в сторону.

– Я расследую его смерть.

– Понимаю.

– Вы хорошо его знали?

– Нет, вообще не уверена, что кто-то знал его хорошо. Олег Иванович был человек очень скрытный, душу не открывал. Уж о делах и не говорю.

– Часто виделись?

– Один-два раза в месяц. Он ходил по району, у него везде были свои люди, а ко мне заходил ночевать, если из Навли возвращался в отряд.

– От него кто-то приходил?

– Никогда, – Антонина не знала куда деть большие, раздавленные работой руки.

– Я сейчас задам неприятный вопрос, – Зотов прокашлялся. – У вас были с Твердовским личные отношения?

– Кыс-кыс-кыс! – прозвучало с печи.

– Я тебе дам кыс-кыс, атаман, – Антонина погрозила племяннику кулаком. – Спокою коту не даешь, всего истаскал!

– Кыс-кыс.

– Чтоб тебя, – Антонина вновь села, пряча увлажнившиеся глаза. Вряд ли из-за кота. – Измучил животную, Васька уж и домой не идет, как увидит паршивца, сигает в кусты. – она поскребла ногтем невидимое пятно на столе. – Ничего с Олегом Ивановичем у нас не было, хоть я и не против была. – Антонина глянула с вызовом. – Ночевал изредка, продукты носил, у меня малец, хочет архаровец жрать, так я…

– Вы не оправдывайтесь, не надо, – успокоил Зотов. Мысли складывались в единую цепь. Значит, никакого интима, врать Антонине смысла нет. Тогда зачем особисту распускать и поддерживать слух? Ответ один: лейтенанту требовалась веская причина отлучаться из отряда якобы по личным, далеким от партизанских делам. Антонина только прикрытие.

– У него жена в Брянске, он мне рассказывал, – всхлипнула хозяйка. – Любил он ее, пуще жизни любил, я даже завидовала, чего греха-то таить. Я одинокая, а он, а он…

Анна пересела к женщине и обняла за сотрясающиеся в рыданиях плечи. Кошачий агрессор притих.

– Он что-то оставлял вам? – спросил Зотов, проклиная себя. Другого выхода не было.

– Последний раз сала шматок, – Антонина подняла заплаканные глаза. – Я отдам, все отдам, вы не подумайте…

– Не надо нам ничего отдавать, – успокоила Анька и сделала Зотову страшные глаза.

– Сало и консервы меня не интересуют, – с мягким нажимом сказал Зотов. – Меня интересуют оружие, боеприпасы, взрывчатка и особенно бумаги.

– Бумаги есть, – всхлипнула Антонина. Зотов напрягся. Анька поднялась и принесла с кухни мятую жестяную кружку. Хозяйка кивнула с благодарностью и выпила воду, прилязгивая зубами по ободку.

– Где?

– В подвале, – Антонина поставила кружку. – Олег Иванович там стол приготовил, лампу, мог целую ночь просидеть. Комнатка у него отгорожена. Я однажды за морковью полезла, его не было, ну и не удержалась, заглянула глазком. Бумаги там, разные, много.

– Читали?

– Ну что вы…

– Верю. Покажите?

– Покажу, – Антонина встала и покачнулась. – Как Олега Ивановича убили, я ждала, знала, придут за ними, придут, или вы или…

Уточнять кто «или» она не стала, было понятно и так. Антонина склонилась у печки и сдвинула домотканный коврик, прикрывающий небольшое, утопленное в половицу кольцо. Люк открылся с едва слышным хлопком. Лестница отвесно тонула в густой темноте. Антонина снялас приступочка свечной огарок, запалила от уголька из печки крохотный фитилек.

– Осторожно, нижняя ступенечка подгнила. Олег Иванович хотел заменить…

– Спасибо, – Зотов, стараясь не дышать, принял свечу и полез в подземелье. Дневной свет, отвесно падающий из лаза, осветил квадрат под ногами. Лестница истошно скрипела. Зотов, спрыгнув на пол, выпрямился во весь рост. Завидный подвал. Глубокий. У бабушки в Ярославле погреб был едва по пояс и каждую весну наполнялся талой водой. А тут сухо, запах плесени и земли щекотал нос. С потолка и балок лохмотьями свисала пыльная, сахаристая паутина, увешанная сброшенными шкурками пауков. Вдоль земляных стен стояли пузатые кадки, ящики и пустые мешки. Зотов не удержался и заглянул в низкий деревянный ларь. На самом дне скудная горка сморщенной, проросшей картошки, килограмма три. В соседнем десяток брюквин, присыпанных песком, в темноте похожих на детские черепа. Зотова передернуло, собственная фантазия всегда пугала его. М-да, запасов не густо, весна - самая голодная пора и в мирное время. А в военное да в оккупации? Страшно подумать, сколько этим людям пришлось пережить и сколько еще предстоит. Чем встретят они вернувшуюся Красную Армию, цветами или хулой? Брошенные на верную смерть, забытые, проклятые, оставленные выживать на пределе человеческих сил. За пределом…

Теплый свечной огонек высветил кривовато сколоченную будку в углу. Туда бы билитершу еще посадить… Сердце забилось быстрей, по позвоночнику пробежали мурашки. Дверь заменял кусок подгнившего по низу брезента. Зотов откинул занавеску, вот она, берлога Твердовского: закуток чуть больше квадратного метра, стол, сколоченный из зеленых досок от снарядного ящика, стул, керосиновая лампа. Отличное место для работы, уединение и могильная тишина. На пенсии надо будет таким же обзавестись, мемуары героические писать. Только холодно, градусов шесть, пальцы зябнут. На столе, кроме лампы, чернильница, пара ручек и несколько карандашей в траченой ржавчиной банке. И бумаги! Несколько обычных школьных тетрадей и стопки желтых листов. Все аккуратно, в стиле Твердовского. Архив! Хозяин будто только ушел. Зотов инстинктивно обернулся. Никого, темнота, размазанная по стенам, и свет, сочащийся с потолка. С ума