жизни», но перед этим кровью намазав на стене камеры призыв с грамматическими ошибками: «Да здрафствет уния Полши и Литвы!» Это позволяет сделать предположение, что самоубийца был родом не литовец и принадлежал к тайной террористической польской организации, стремившейся уничтожить нашу независимость... Вот почему господин Заранка, посоветовавшись с господином Мешкяле, пришел к твердому выводу — ради дальнейшего улучшения межгосударственных отношений Литвы и Польши эту надпись со стены камеры стереть, а писавшего похоронить на средства волости на местном кладбище для самоубийц, как простого рецидивиста или цыгана-конокрада. Всю уголовную полицию, а также местных полицейских и шаулисов привлечь к розыску господина Кезиса и его пса Папоротника, поскольку, по глубочайшему убеждению господина Заранки, их бесследное исчезновение непосредственно связано с «Делом Фатимы» и кровавой террористической деятельностью Летулиса. Позавчерашнее столкновение господина Анастазаса Тринкунаса с ним лицом к лицу окончательно рассеяло сомнения в его реальном существовании. Тем паче, что господин Тамошюс Пурошюс утверждает, якобы видел этой ночью, как второе лицо огородами убегало в сторону Рубикяй. Возможно, что убийцы, умертвившие господина Кезиса, поссорились во время дележа добычи, а может, из-за политических взглядов, и Пятрас Летулис, одолев Икса, снова хитроумно запутывает следы... Почему же эта трагедия произошла именно у двери сторожа кутузки? Господин Заранка выдвигает гипотезу, что убийцы пришли сюда, чтоб задушить господина Тамошюса Пурошюса, который после страшной ночи накануне дня святого Иоанна навлек на себя ненависть босяков городка и получил прозвище Иуды. И снова, как вы видите, благодаря случайности он остался в живых. Без сомнения, Тамошюс Пурошюс родился под счастливой звездой. Но мы чрезвычайно недовольны его жуликоватостью, которая не совместима с государственной службой. Представьте себе, что Тамошюс Пурошюс, задержав раненого преступника, самовольно, без дозволения полиции, при помощи жены Виктории обшарил его карманы и, по нашему глубочайшему убеждению, присвоил деньги, вернув нам лишь бумажник с тремя литами и еще несколько безделушек, что позволяет выдвинуть вторую гипотезу, что надзиратель кутузки, призванный охранять опасного преступника, был заинтересован в его самоубийстве и, возможно, даже поощрил его в этом... Итак, по мнению господина Заранки, Тамошюса Пурошюса следует уволить с ответственного поста, привлечь к уголовной ответственности и немедленно взять под стражу, поскольку, откровенно говоря, один только бог знает, какие связи мог поддерживать бывший вор с кровавыми преступниками. Надо все тщательно изучить и черным по белому изложить для господина начальника уезда.

Господин Заранка говорил еще долго, потом замолчал и почтительно закивал, благодаря за доверие. Едва он повесил трубку, Тамошюс Пурошюс бросился на колени, обнял его ноги, крестился, божился и клялся, что ничего-ничегошеньки у арестанта не брал, но Заранка и слушать его не хотел, говоря, что таких сволочей он видит насквозь и жалеет не его, а его семью, которая теперь останется без кормильца, и сына Габриса, вокальный талант которого может пропасть зря. Наконец, пнув ногой Пурошюса, торжественно всем заявил, что Юлийонас Заранка с этого часа, благодаря заботам начальника уезда, назначен главой полиции государственной безопасности Утяны и поэтому ему некогда цацкаться с каждым, извините, карманником, когда кругом кишат политические враги. Так что Пурошюса он передает на усмотрение господина Мешкяле и в данный момент желает лишь одного — чтобы тот искупил свою вину честным трудом, полезным для безопасности государства.

Когда Пурошюс бросился целовать ему руки, Заранка не дался, выгнал его вместе с Анастазасом вон, приказав обоим похоронить висельника по древнему обычаю этого края, отрубив голову и сунув между ног, чтобы он потом не мерещился по ночам.

— Вы — гений, — сказал Мешкяле, почтительно вытянувшись перед своим собутыльником.

— Я не девка. В комплиментах не нуждаюсь, — гордо ответил Заранка и, одним духом осушив порядочный стаканчик водки, добавил: — Смотри, чтоб падаль Зенонаса Кезиса сегодня же ночью исчезла с кладбища. Чего выпучил глаза? Мне кажется, у вас с Анастазасом опыт уже имеется? И так, чтоб пес не залаял! Ах, господин Болесловас, господин Болесловас, благодари бога, что он, всевышний судия, прислал тебе меня и судьбы наши переплел в гордиев узел. Что бы ты делал, говори, без меня, столкнувшись лицом к лицу с господином Кезисом? А? Ха-ха.

— Погибель, значится.

— Хорошо, что хоть столько-то понимаешь.

— Я вам, господин Юлюс, обязан навеки.

— Что обязан — вижу. Что будешь — не знаю. Молчи, молчи. Мне клятвы не нужны. Мало таких, которые за добро добром платят. Поэтому прикажи запрячь полицейскую кобылу и вели господину Гужасу отвезти меня в Утяну к моей супруге. Хочу оставить у нее записки господина Кезиса.

— Почему такая спешка, господин Юлюс?

— Я сейчас под хмельком, господин Болесловас, поэтому скажу тебе откровенно — боюсь, как бы Пятрас Летулис твоими руками меня не укокошил. Ха-ха. Мне надо беречь завещание господина Кезиса.

— Вы слишком больно меня оскорбляете, господин Юлюс.

— Ах, братец... Такова жизнь. „Homo homini lupus est“[23] или, попросту, по-нашему говоря, береженого бог бережет... Осторожного коня и зверь не берет. Ха-ха...

— Значит, мне остается только застрелиться?

— Не верти хвостом, господин Болесловас. По-моему, мы оба с тобой не верим в тот свет. Давай жить тут, пока живется. Что наживем — то наше. Кстати, моя новая должность обязывает немедленно ликвидировать возможную угрозу со стороны Пятраса Летулиса. Если его рука покусилась на господина Кезиса, то разве мы можем быть спокойны за наши черепушки? Думаю, теперь ты сможешь взять Тамошюса Пурошюса за глотку и во имя нашего общего блага сделать его Иудой за тринадцать золотых?.. Как по-твоему?

— Постараюсь.

— Так что до свидания, господин Болесловас.

— Куда вы? Я бегу запрягать кобылу.

— Не надо. Я передумал. Вернусь на поезде. Как раз пора на станцию.

— Господин Юлюс. Не шутите.

— Я сказал. Оставайтесь. Наводите порядок. Мы скоро увидимся. Предупреждаю, на станцию я иду один. И будьте спокойны за себя и за меня — ворон ворону глаз не выклюет. Ха-ха...

— Что ж. Очень жаль. Счастливого пути вам, господин Юлюс.

— От души благодарен.

4

Весь конец лета и всю осень бабы ломали голову, кто же был этот несчастный самоубийца, которого Пурошюс с Анастазасом закопали рядом с Гарляускасом да ногами могилу утрамбовали? Так ничего и не придумав, вздыхали, молились и каждую ночь видели страшные сны.