него смотрели фотографии из гримерки или из наиболее удачных постановок, немым укором лез в глаза старенький студенческий диплом в раме, лихо подписанный руководителем его курса, «За великолепное воплощение образа Эстрагона в отрывке из “В ожидании Годо”». Висящий на шкафу зеленый бархатный камзол, который он так и не сдал в костюмерную, напоминал Кирюше его самого — никчемную пустую тряпицу, некогда блиставшую на сцене, а теперь никому не нужную, забытую в пыльном углу. И даже томик Станиславского «Моя жизнь в искусстве», венчающий стопку книг на подоконнике, рождал в Кирюше тихую истерику. Его жизнь в искусстве была окончена.

Самым мерзким было то, что его предали. О нем забыли даже те, кто еще недавно клялся Кириллу в вечной любви и жрал на халяву коньяк за его здоровье в «Лесу». Ну ладно Стасик — он «заслуженный», ему недосуг. Окучивает молоденьких актрисулек в перерыве между запоями. Ладно, Жанка, костлявая театральная блядь — на ее человеческие качества у Кирюши вообще никогда не было особой надежды. Но Василий! Василий, его кореш, его закадычный друг, с которым они в последние годы были буквально неразлейвода! Василий, пару раз заскочив к нему в больницу и притащив килограмм квелых яблок, смотрел на него с плохо скрываемым ужасом, мялся, блеял что-то невразумительное на тему «все будет хорошо!», обещал организовать в театре сбор денег Кириллу на лечение… А потом и вовсе пропал.

Плевать на деньги! Кириллу нужно было, чтобы кто-то по-мужски подставил ему плечо и помог доковылять до туалета — поссать по-человечески. Среди бывших коллег и приятелей таковых не нашлось.

Иуды! Сукины дети! Наверняка перемывают ему косточки в курилке, злорадствуя, что он так глупо потерял и свой выигрыш, и место в театре, и здоровье… Теперь он навсегда останется лишь очередной театральной байкой, анекдотом, упоминаемым при случае.

Чтобы не думать об этом, не скрежетать зубами в немом бессилии, Кирюша уходил на кухню, варил Антонине Всеволодовне кашу, занимался какой-то бытовой ерундой, типа мытья посуды или починки настольной лампы, неуклюже держа отвертку в левой руке. Он даже цветное белье от белого научился отделять, загружая стиральную машину! Когда машина выходила в режим отжима и начинала трястись и свистеть, как проклятая, ее грохот ненадолго глушил вкрадчивый шепот внутреннего голоса, который повторял одно: «Ты сам облажался! Ты сам облажался! Ты сам облажался!».

Сам! Не парень в капюшоне, а он сам был причиной собственных несчастий! Осознание этого не давало спать, ныло по ночам в груди застарелой раной. Только теперь Кирюша понял: все, что раньше он считал минусом, было его плюсом. Идиот! У него было место в труппе, репертуар, зарплата, а главное — талант! Он мог играть, имел счастье выходить на сцену. А что у него есть теперь, кроме груды переломанных, с трудом заживающих костей и суставов?

Боже мой, он бы сейчас согласился на любую работу в труппе! Играть хоть зайчика на детских утренниках, в третьем составе. Служить хоть монтировщиком, хоть вахтером! Но в театре не нужны хромые бездарные инвалиды.

Снова впав в прострацию, Кирюша задумчиво покачивал лошадку-качалку, вцепившись в деревянный загривок. Ничего не осталось. Ничего! Осталась только вот эта дурацкая лошадь с облезлым носом.

Внезапно какой-то звук вывел его из оцепенения. Кирилл вскинул голову и прислушался. Показалось. Он перевел взгляд на детскую кроватку и вдруг едва не подскочил на месте. Опять! Кирилл мог поклясться, что слышал то ли шорох, то ли скрип, донесшийся из его комнаты.

Помедлив, Кирюша сдвинулся с места и осторожно, насколько ему позволяла загипсованная нога, поковылял к двери. Выглянул в полутемный коридор — входная дверь закрыта. Постояв в тишине, он тренированным движением достал из-за ящика с обувью короткую алюминиевую биту и, поудобнее перехватив ее, медленно двинулся в свою комнату.

Он был готов к тому, что они вернутся. Он выжил, нападавших так и не поймали — значит, рано или поздно эти гады вернутся, чтобы закончить начатое!

Высунувшись из-за угла, Кирилл всмотрелся в темный провал своей комнаты. Ни черта не видно! Досчитав до трех, Кирюша вскинул биту и легко, словно и не было на ноге гипса, порхнул к своей двери и затаился у косяка.

Тьма шевельнулась. Задержав дыхание, перепуганный Кирилл уже готов был ввалиться внутрь и рубануть эту тьму наотмашь — но в комнате внезапно зажглась настольная лампа.

Кирюша так и застыл на пороге с занесенной битой.

Посреди комнаты стоял Илья.

— Чувак! — обрадовался Кирюща и, опустив на пол свое орудие самообороны, полез здороваться. — Прости, что левой — правая, видишь, еще совсем не в кондиции! Хожу тут, как пингвин! — неуклюже помахал он в воздухе крепко затянутым в эластичную повязку локтем правой руки.

— Ну, ты уже куда живее, чем тогда, в больнице! — улыбнулся Илья, оглядев его.

— Не то слово! — Кирилл все еще тряс кисть нежданного гостя. — Не то слово! Я ж тебе так спасибо и не сказал! Если бы не ты… А так, Роман мне и лекарства все привез, и на процедуры пристроил. Хожу два раза в неделю на физиотерапию, как инвалид!

Илья хмыкнул, уселся в кресло. Кирилл доковылял до кровати, сгреб неловким движением в сторону груду сваленной одежды.

— Пардон за бардак…

Илья махнул рукой — мол, ерунда!

— Чаю хочешь? — засуетился Кирюша. — Ритка, соседка моя, печенье испекла, закачаешься! Кстати, — хохотнул он, — а про тебя же недавно в новостях говорили, что типа ты без вести пропал! Разыскивается хозяин художественной галереи «Свирель», бла-бла… Я тогда еще подумал — ты пиар какой-то себе интересный замутил перед новой выставкой…

Внезапно он осекся. Странная мысль пришла в голову.

— А как ты?.. — начал было Кирилл — и умолк.

И правда — как Илья попал в квартиру, если дверь