Антипов по-хорошему позавидовал товарищу, порадовался за него, мелькнула в сознании и тайная мысль, что, может, однажды объявится и Михаил, почему бы и нет, раз нашелся младший сын Кострикова, Борис, на которого также была похоронная...

С этой мыслью он вечером и пришел в гости к Григорию Пантелеичу, не подозревая о том, что гости затеяны не только по случаю счастливого и столь неожиданного приезда сына, но и затем, чтобы познакомить его, Антипова, с вдовой Михайловой, жившей по соседству. Не подозревал и того, что причиной придуманного знакомства была его недавняя ссора с дочерью. Повздорили они из-за пустяка, но Клава разобиделась — она была беременная и обижалась на всякую мелочь, — пожаловалась Екатерине Пантелеевне. Дескать, отец стал невыносим. Придирается, ворчит...

— Что ж, Клавочка, — сказала ей на это Екатерина Пантелеевна, — отец, он и есть отец. Поворчит, не без того, но и приголубит, и приласкает. На родителей нельзя обижаться. Знаю, знаю, что Захар Михалыч человек не из легких... А не зря в народе говорят, что родителей себе не выбирают. Да и отходчив он, Клавочка!

Разговор, понятно, стал известен Кострикову, а тот все быстро решил: жениться надо Антипову. Живет бобылем, без женщины, вот и бесится, вот и кидается на людей. Может, рассуждал Григорий Пантелеич, и завидует счастью родной дочери, хотя и не догадывается об этом. Такая уж судьба у вдов и вдовцов — доброта и ласка перегорают в них и оборачиваются, бывает, несправедливостью к близким людям...

Поговорили они, посоветовались с сестрой и решили сообща, что неплохо бы посватать Антипова за вдову Михайлову. Женщина она хорошая, хозяйка. Живет вдвоем с дочкой. Лет ей около сорока, в самый раз — Антипову сорок девять. А тут и случай удобный — Борис вернулся. Естественно гостей пригласить, отпраздновать радостное событие.

Захар Михалыч пришел в гости с внучкой. Клавдия сказала, что плохо чувствует себя, Анатолий был на собрании, а Анну Тихоновну не захотел утруждать, — хватало ей возни с Наташкой и днем.

За столом их усадили рядом: вдову Михайлову и Антипова.

Она с удовольствием, которого не хотела или не умела скрыть, ухаживала за ним, предлагала положить чего-нибудь, а он отнекивался смущенно:

— Спасибо, я сам.

— Нет уж, позвольте мне! — настаивала она. — Вы рыбу любите?

— Я все люблю...

— Вот какой симпатичный кусочек!

— Не надо.

— Вы меня обижаете, Захар Михайлович! Я же так совсем разучусь за мужчинами ухаживать. — И смеялась громко. — Почему вы не спросите, как меня зовут?

— Извините, из головы вылетело... — Антипов уже злился.

— Меня зовут Мария Федоровна. Вы кушайте, кушайте! У вас работа тяжелая, вам нужно много есть.

— Смотри, Захар! — Костриков погрозил шутливо пальцем. — Женит тебя наша Мария. Она женщина горячая, бедовая!..

— Вы скажете тоже, Григорий Пантелеевич... — Вдова опустила глаза.

— А что? — сказал Костриков. — Чем он не жених? На все сто процентов!

«Черт старый, — про себя ворчал Антипов, неловко ковыряясь вилкой в тарелке. — Не иначе как специально все подстроил!..» А сам, исподтишка поглядывая на вдову, невольно как-то думал, что она правда симпатичная, приятная и, по всему видно, добрая. Голос у нее мягкий, напевный, черты лица не резкие, округлые. У злых же женщин, так он считал, все бывает резкое, угловатое и голос отрывистый, громкий, как бы постоянно настроенный на скандал, на спор...

А и он — давно уже — приглянулся Марии Федоровне. Она находила Антипова как раз таким, каким, по ее мнению, должен быть мужчина, поживший на свете, повидавший много. Хотя вряд ли она смогла бы объяснить, что именно в нем истинно мужского. Просто угадывала, должно быть, своим истосковавшимся без любви и нежности сердцем — так это, так. Конечно, силы ему не занимать — видна в каждом движении, в каждом жесте (толстостенную стопку берет осторожно, точно боится раздавить нечаянно), да ведь сила не главное, потому что преходяща она, а нужно что-то более важное и постоянное, что сохраняется в человеке навсегда. Добрым Антипова не назовешь, нет, и нежности в нем, пожалуй, не избыток, зато есть в нем уверенность, надежность, без чего нельзя стать в жизни опорой другому человеку, женщине. Какая уж опора, если сам в себе не уверен!..

Борис, сын Кострикова, рассказывал:

— Освободили нас американцы. (Он был, оказывается, в плену.) Ребята они в основном нормальные, веселые и общительные. На нашего брата, русских, очень похожи. Но ухо с ними надо держать востро! Все такие деловые, сноровистые... Вообще, черт их знает, что у них на уме! Гуд бай, гуд бай, обниматься лезут, по спинам хлопают, а внимательно приглядишься — какая-то настороженность в глазах. Мы-то советские, красные!.. Ну, а потом и обработочка началась. Допросы не допросы, беседы вроде. Меня раз десять вызывали...

— Зачем? — спросила Мария Федоровна удивленно.

— В том-то и дело! Сманивали ехать в свои Соединенные Штаты. Или в Австралию, в Канаду. Словом, куда душа пожелает, туда и поезжай.

— А ты как? — не выдержал Костриков.

— Что я?.. — Борис пожал плечами. — Я на своем стоял: домой хочу, и точка! Мне про Сибирь, про Колыму, а я говорю, что и Сибирь, и Колыма тоже дома. Ну и большинство так.

— Некоторые, выходит, поддались на уговоры? — удивилась Екатерина Пантелеевна.

— Нашлись.

— Вот гады! — сказал Костриков. — Слышь, Захар? Родину свою променивают на заграницы всякие!..

Антипов слышал, и неожиданно для себя подумал, что вдруг и его Михаил находился где-то в плену, а теперь... Разумеется, этого не может быть, Михаил — его сын, ну а если бы, спрашивал себя, если бы все же случился такой грех?.. Если бы сказали ему, Антипову, выбирай: будет твой сын жив-здоров, но уедет из плена в Австралию или в Канаду?..

— О чем вы задумались, Захар Михайлович? — шепотом спросила Мария Федоровна. — Не секрет?

— Просто, — сказал он. И понял, что выбрал бы для сына смерть.

— У меня, знаете, часто бывает, — шептала вдова, — вроде ни о чем не думаешь — и обо всем сразу. В голове, как в кино: