в трамвай. Когда ни о чем не подозревавший кондуктор попросил у него билет, Фицек отвернулся и глухо, равнодушно бросил:

— От почтового сбора свободен!

Но безразличие его продолжалось недолго. Постепенно оно сменилось неистовым отчаянием, потом невольным смирением, за которым, впрочем, пряталось тоже неистовство — словно в кустах зверь, завидевший человека, — у него часто бьется сердце, пружинят мышцы, и он в любой момент готов к прыжку.

Фицека повели сперва в главное полицейское управление. Продержали там несколько часов, не покормивши, а голод только усиливался от волнения, как бы перемешался с ним.

Фицек ждал допроса. Но никто у него и слова не спросил. Когда же он сам попытался заговорить, на него тут же цыкнули: «Колодка!..»

Наконец полицейский проводил его в тюрьму на улице Марко. Слова «улица Марко» так оглушили Фицека (он, видно, надеялся до последней минуты), что уже на другой день не мог вспомнить, как и куда его вели. Дорога от главного полицейского управления до улицы Марко совсем выпала у него из памяти.

…Стоял ранний предвечерний час. В тюремной канцелярии сидели только дежурный чиновник и машинистка — миловидная молоденькая девушка. На чиновника Фицек даже не посмотрел, направился прямо к молоденькой девушке, такой удивительной в этой тюремной обстановке и, как ни странно, хотел пожаловаться ей: «Барышня, извините…» Но девица и не взглянула на него. Дежурный рассказывал какую-то смешную историю, она весело смеялась. Полицейский, сопровождавший Фицека, остановился, козырнул. Дежурный, продолжая веселый рассказ, подписал сопроводительную бумажку.

Полицейский снова отдал честь и, будто ему и дела не было до Фицека, повернулся и вышел.

Фицек стоял. Дежурный продолжал свой рассказ, наконец, закончив его, взял бланк и стал заполнять: «Сорок пять лет… женат… имя жены… шестеро детей…»

Фицек подумал, что «шестеро детей» произведут впечатление. Но чиновник, не подымая глаз, продолжал задавать вопросы:

— Занятие?

— Сапожник.

— Хороший сапожник?

— Хороший.

— Модельную обувь шьете?

— Шью.

Дежурный вскинул голову, посмотрел на Фицека, потом подумал и снова взялся за дело.

— А ну, отойдите подальше, — приказал он, ибо, как только речь зашла о модельной обуви, Фицек ближе подошел к письменному столу.

Начался допрос, молоденькая машинистка сунула в машинку бумагу, кинула взгляд на арестанта, но, не обнаружив в нем ничего примечательного, начала печатать.

Вошел тюремный надзиратель — рослый, уверенный в себе детина, — отдал честь и посмотрел на Фицека, будто мерку с него снимал. Что-то подписал, потом взял вынутую из машинки бумажку, на которой стояла уже подпись дежурного чиновника.

Фицек глянул на выписанные на него «квитанции». «Да что я, посылка?» — подумал он. Надзиратель ткнул в него указательным пальцем и втолкнул в соседнею комнату.

— Раздевайтесь, — кинул он сквозь зубы.

Дверь не закрыл, Фицеку было ясно, что молодая девушка видит его.

Г-н Фицек начал раздеваться.

— Совсем, догола! Порты тоже скидайте.

— А может, вы закроете дверь?

Надзиратель даже не ответил.

Фицек стоял униженный, голый, прикрыл ладонью то, что полагалось прикрыть.

— Подымите обе руки.

— Зачем?

— Что у вас под мышками?

— Волосы! — крикнул Фицек, от отчаяния перейдя вдруг в наступление. — И тут, и тут тоже! Как у всех!

— Арестант, шутки бросьте! Здесь не санаторий!

— Не санаторий! — простонал Фицек, услышав слово «арестант». — Откуда мне знать? Я еще в жизни не видел санатория.

— Повернитесь! Раз-два! Нагнитесь!

— Вы что, с заду хотите мои зубы посмотреть?

— А ну, перестаньте нахальничать! — прикрикнул дежурный чиновник. — В карцер захотелось?

Фицек испугался.

— У меня шестеро детей!.. — взмолился он и, словно в нору, спрятался со страху в смиренную тупость.

— Так тем более не валяйте дурака!

Дежурный задумался о том, не подать ли рапорт начальнику тюрьмы, но потом вспомнил: «Обманщик армии… Кто знает, какие у него связи?»

— Не буяньте, не то в темный карцер упрячу.

— Мне уж и на свету темно, — пробормотал Фицек и оделся.

Надзиратель собрал обнаруженные в его карманах запрещенные предметы: половину сигары, коробку спичек, перочинный нож, несколько филлеров и старый сапожный рашпиль.

До сих пор Фицек держался. Дома, на улице, в полиции и здесь, в тюремной канцелярии, глаза у него оставались сухими. Но сейчас, увидев старый рашпиль, он растрогался: глаза налились слезами.

— Пошли, — сказал тюремный надзиратель.

— Куда?

— В камеру.

И Фицек пошел.

Коридор. Лестница. На лестнице — проволочная сетка. Снова коридор. Большая железная дверь. Снова лестница. Снова проволочная сетка. Коридор. Двери. Надзиратель посмотрел на бумажку и зазвенел ключами. Отпер дверь. Легонько втолкнул Фицека.

На новенького уставилось множество глаз. Ключ снова залязгал в дверях, но уже за спиной у Фицека. Г-н Фицек внезапно обернулся. Он думал, что надзиратель войдет вместе с ним и скажет сидящим здесь людям, что впредь он, г-н Фицек, будет тут жить; скажет, чем он будет заниматься, как проводить день. А надзиратель просто запер за ним дверь — и все.

5

— Это уже камера? — спросил Фицек так тихо и невнятно, что его слов почти нельзя было разобрать.

А ведь он хотя и был оглушен, однако знал: ежели надзиратель запер за ним дверь, стало быть, он в камере. И все-таки спросил, ибо увиденное не совпадало с его представлениями — вернее, с тем, чего он вообще не мог себе представить.

То, что возникало в его воображении, напоминало скорей бассейн какой-нибудь бани на окраине города — сумрачный, сырой, только что без горячей воды. А здесь пусть и с каменным полом, но все-таки комната. И окна есть и кровати, а посередине стол, и вокруг скамейки, Правда, и тут полумрак, но все же это комната. И кругом стола сидят люди. Сидят и хлебают что-то из одинаковых железных котелков.

Кто знает, может, из них встанет кто-нибудь и поведет его, Фицека, в настоящую камеру?

— Это уже камера? — спросил он снова и шагнул вперед.

Оглядел стол, парашу, людей. Десять, двенадцать человек тут или еще больше? Кое-кто сидит на койке и, точно автомат, подымает и опускает ложку.

Фицек никак не мог взять в толк: вот сидят же и, ни на что не обращая внимания, хлебают баланду. А он-то думал встретить здесь отчаявшихся узников, которые либо сидят, уставившись в одну точку, либо ходят взад и вперед, или, стоя у зарешеченного оконца, смотрят на небо сквозь чугунные квадратики. А то и вовсе лежат неподвижно на деревянных нарах, словно мертвецы в склепах…

А вместо этого вокруг стола обыкновенные люди — едят из жестяных котелков, пьют из жестяных кружек. Одинаковые котелки, одинаковые кружки, будто он попал в детский сад для взрослых. И даже не в детский сад, а в семейство взрослых