члены Содружества, которые еще недавно были беженцами и принадлежали к рабочему классу, бедноте и самому ее дну; и все остальные, ни туда ни сюда или вообще вне политики, люди, просто хотевшие хорошо провести время, что в принципе роднило их со всеми остальными жителями этой планеты.

Вон посол, сказал Бон.

Посол формой напоминал кеглю и был весьма упитан, хоть и представлял голодающую страну, где еду выдавали по карточкам, – это если, конечно, верить Le Monde и Le Figaro. С ним была женщина в аозае, судя по всему, жена, и двое детей-подростков, мальчик и девочка, мальчик – в плохо сидящем костюме, девочка – в аозае, как и мать. Члены Союза кинулись к ним, чтобы их поприветствовать и заодно отгородить от членов Содружества, которые кидали на них злобные взгляды и перешептывались. Я и его прикончу, сказал Бон, и ты в ответ одобрительно помычал. Кто ты такой, чтобы мешать исполниться мечтам и устремлениям другого человека?

Шоу уже начиналось, человек без лица так и не появился, и вы с Боном пошли в театр, где вас дожидалась Лоан.

Все нормально? – игнорируя тебя, спросила она Бона.

Все отлично, сказал Бон. Мы просто разглядывали публику.

Публика шуршала программками, лежавшими на коленях, переговаривалась, болтала и смеялась. Занавес еще не поднимали, но волнение нарастало, ведь твои соотечественники месяцами ждали прибытия «Фантазии». Недоволен был один Бон, зато ты вздохнул с облегчением – повод для этих чувств у вас, правда, был один на двоих, отсутствие человека без лица. Вам с ним, конечно, надо было быть умнее.

Не успели вы занять свои места, как позади вас кто-то сказал: ты посмотри на вон того мужика, и вы посмотрели на мужика, который шел по проходу между рядами справа от вас. На нем был непримечательный темно-синий костюм, обычный наряд чиновника из нищей страны, получающего официально нищенскую зарплату. Под его клочковатыми волосами просвечивал изрубцованный пергамент кожи, который частично прикрывала черная повязка. Бон резко втянул воздух, когда мужчина остановился у ряда, где сидел посол. Когда он свернул налево, чтобы пройти к своему креслу, весь театр увидел то, что до этого разглядел сидевший за вами зритель: вместо лица у него была маска с черными завязками на затылке. Маска с бровями, щеками и крупным – кстати, заметно не плоским – носом. Маска с губами и дырками для глаз, которые, возможно, были самую малость раскосыми или миндалевидными, но уж никак не узкими. Маска с непроницаемым выражением лица, какое могло быть и у азиата, но чья бесстрастная неподвижность могла оказаться и просто человеческой. Маска, которая была целиком и полностью, совершенно, безусловно белой.

Глава 20

Свет погас, публика зааплодировала, занавес разъехался в стороны, и лучи софитов высветили стоящую на сцене женщину – Лану, на чьем обтянутом красным кожаным комбинезоном теле не было заметно и следа того, что в него сначала вторгся, а затем оккупировал ребенок. Она держала в руках микрофон, которым, как джойстиком, управляла зрителями, тонувшими в звуках ее голоса. Ты сразу узнал песню – «Только для твоих глаз», из одноименного фильма о Джеймсе Бонде, который однажды вечером показывали в лагере беженцев на Галанге. Для чудом спасшихся беженцев фильм о Джеймсе Бонде действительно был спасением. Но для вас, иммигрантов, парижских беглецов и изгнанников, и для ваших родившихся во Франции детей эта песня имела особое значение: «Фантазия» предназначалась только для ваших глаз. Не только на вас глядели, но и вы теперь глядели в ответ, и ваш коллективный взгляд был устремлен на Лану, в чьем теле, пока она перекладывала откровенно банальный текст песни на ваш общий язык, воплотился весь Вьетнам. Однако, банальные или нет, эти слова говорили правду о любви, и о той, что поначалу вспыхивает между возлюбленными, словно спичка, и о дрожащем, шипящем пламени любви, которую испытывают друг к другу твои соотечественники, непростой и сложной, как и всякая настоящая любовь. В этом пламени вы видели не только свою красоту, но свое уродство, а Лана видела вас, всех вас, даже тебя на твоем дешевеньком месте, и когда она прокричала «Добрый вечер, Париж!», вы все восторженно взревели в ответ, и когда она воскликнула «Здравствуй, дорогой мой народ!», вы завыли, засвистели, захлопали и затопали, подчиняясь величайшей фантазии «Фантазии», согласно которой вы никогда не воевали друг с другом, даже если воюете до сих пор, потому что нет хуже войны, чем война гражданская. На миг вы позабыли реальность, а она, увы, такова, что сильнее всего вьетнамцев ненавидят другие вьетнамцы. Ужасная, конечно, трагедия, но давайте пока не будем об этом, ведь сегодняшний вечер посвящен «Фантазии», как всем вам напомнил следующий певец, вальяжно вышедший на сцену.

Это же Элвис! – взвизгнула Лоан, захлопав в ладоши.

Высоко взбитые волосы и впрямь напоминали кок Элвиса Пресли, но это был не тот Элвис. Этот человек в черных кожаных брюках, бархатном бордовом пиджаке с торчащим из нагрудного кармана платком в «огурцах» и очках с лиловыми стеклами был вашим Элвисом[21], назвавшимся в честь Короля рок-н-ролла – гениальный ход, и почему раньше-то об этом никто не подумал? Да и почему бы не взять себе королевское имя? Вы моментально копировали все успешное, ничего не упускали – ни книг, ни песен, ни ресторанов, ни тиранов, ни эксплуататорских и убийственных принципов господства, грабежа и мошенничества, известных еще как колониализм, но все звучало куда лучше, стоило окрестить его la mission civilisatrice. По-французски вообще все звучало лучше, даже мародерства, убийства и изнасилования! Однако не важно, воровство это было или дань уважения, а пел ваш Элвис чертовски хорошо, не уступая Лане, правда, один недостаток у него имелся – он был мужиком, и глядеть там было не на что, но с этим уже ничего не поделаешь. Ты откидываешься на спинку кресла, и их с Ланой секси-версия его классического хита «Люблю тебя» обволакивает тебя, пока они двигаются по сцене в ритме ча-ча-ча. Какие мудрые слова у этой песни: люблю тебя, потому что ненавижу грусть, люблю тебя, потому что не выношу людей, люблю тебя, потому что устал от жизни. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Тебе хочется, чтобы мир превратился в один большой концерт. Массовые политические сходки или религиозные собрания – полная фигня, люди с них расходятся, горя желанием когда помочь ближним, а когда и всех поубивать, но бывало ли такое, чтобы любители музыки отправлялись резать народ после концерта?

С каждым номером «Фантазия» становится только лучше, софиты постепенно высвечивают стоящих в глубине сцены