Выждав приличный срок, чтобы продемонстрировать, насколько серьезно она отнеслась к полученному предложению (этот этикет Льюис почему-то не сумел соблюсти), Хелен Гарднер 3 июня чрезвычайно вежливо отказалась от кафедры. Причин своего решения она не приводила, и только после смерти Льюиса призналась, что до нее дошли слухи о том, что Льюис передумал и согласен возглавить кафедру, а она сама считала его идеальным кандидатом[653]. Отказываясь, она понимала, кто в результате займет эту должность. Успокоенный и обрадованный мастерским дипломатическим ходом Хелен, Уиллинк вновь обратился к Льюису: «Кандидат номер 2 отказался, и я преисполнен надежды, что в итоге Кембридж добьется согласия от кандидата номер 1». Он также упомянул, что его родной Магдален-колледж сможет предоставить удобное помещение[654].

Так все и решилось. Льюис согласился занять новую кафедру с 1 октября 1954 года, но к исполнению своих обязанностей приступить с 1 января 1955 года, чтобы тем временем уладить все дела в Оксфорде[655]. Уход Льюиса из оксфордского Магдален-колледжа оставлял свободную вакансию. Те союзники, каких Льюис имел в колледже, сразу поняли, кого хотели бы видеть на его месте: кто же достойнее стать преемником Льюиса, чем Оуэн Барфилд[656]? Но это предложение провести не удалось, и в конце концов Льюису наследовал Эмрис Л. Джонс.

Разумно ли было перебираться в Кембридж? Некоторые в этом сомневались. Джон Уэйн, один из былых учеников Льюиса, выразился по этому поводу так: «Все равно что покинуть разросшийся и заброшенный розовый сад ради того, чтобы заняться сельскохозяйственными исследованиями в глуши Сибири»[657]. Суть сравнения была, само собой, не агрономической, но идеологической. Уэйн подразумевал, конечно, не ледяной восточный ветер с Урала, из-за которого в Кембридже может стать отчаянно холодно зимой, но то больнично-холодное отношение к литературе, что господствовало в то время среди кембриджских специалистов по английским писателям. Льюису предстояло войти в львиное логово, присоединиться к людям, которые превозносили «критическую теорию» и подходили к тексту как к объекту аналитического вскрытия, не ища интеллектуального наслаждения и новых открытий.

Другие беспокоились из-за еженедельных утомительных переездов между университетами, однако время показало, что Льюис вполне справляется с новым расписанием. Неделю он проводил в комфортабельных, отделанных деревянными панелями покоях Магдален-колледжа, на выходные возвращался в Оксфорд, прямым поездом из Кембриджа до Рьюли-стейшн в Оксфорде. Поезд этот называли «Ползуном» (он останавливался на каждой станции и тратил три часа на то, чтобы проехать 128 километров), а дорогу — «Мозговой извилиной» (поскольку члены обоих университетов частенько ездили по этому маршруту). Ныне уже не существует ни оксфордская станция с таким названием, ни вся линия.

Еще кому-то казалось, что Льюис слишком много усилий прилагает для того, чтобы прижиться в Кембридже — возможно, это последствие первоначальных страхов не вписаться в новое окружение. Ричард Лэдборо, член колледжа, заведовавший здесь библиотекой в 1949–1972 годах, считал, что Льюис чересчур старался завоевать симпатии магдаленцев и с этой целью маскировал свою застенчивость и нелюдимость рокочущим голосом и добродушием «на манер славного фермера». Уж не принимали ли проявления льюисовской застенчивости за напор? Но в конечном счете он встретил здесь гораздо большее гостеприимство, чем смел надеяться.

К концу первого года пребывания в Кембридже Льюис смог «объявить переезд в Кембридж величайшей удачей». Кембриджский Магдален-колледж оказался «меньше, мягче и любезнее», чем его оксфордский тезка. По сравнению с быстро индустриализирующимся Оксфордом Кембридж воспринимался как «упоительно маленький» город с ярмаркой, здесь Льюис всегда имел возможность «прогуляться по настоящей сельской местности», когда бы ни захотел. «Все друзья говорят, что я выгляжу моложе прежнего»[658].

Успех инаугурационной лекции Льюиса в роли первого кембриджского профессора английской литературы Средневековья и Возрождения, вероятно, также способствовал его душевному подъему. Читалась эта лекция в 17.00 в самом большом лекционном зале для гуманитариев, какой имел в своем распоряжении Кембридж, в день рождения Льюиса: 29 ноября 1954 ему исполнилось 56 лет. Он еще жил в Оксфорде. Сохранились многочисленные рассказы об этом выступлении, об огромных толпах, стекавшихся послушать Льюиса, о замечательном искусстве лектора[659]. Третья программа BBC подумывала даже о том, чтобы пустить запись лекции в эфир — редчайшая честь для столь академического мероприятия[660].

Льюис сосредоточился на периодизации истории литературы, эту проблему он уже затрагивал в давних кембриджских лекциях — в восьми еженедельных лекциях по литературе Возрождения, которые он читал в весенний семестр 1939 года, и лекции имени Кларка в Тринити-колледже в мае 1944-го. Теперь Льюис повторил основную мысль этих лекций: «Ренессанса не было». Он уже несколько лет работал над этой мыслью. В 1941 году он писал специалисту по Мильтону Дугласу Бушу: «Моя линия — определить Ренессанс как „воображаемое явление, которому приписывается все, что современному автору приглянется в пятнадцатом или шестнадцатом столетии“»[661].