Это дерзкое и вызывающее утверждение нуждается в тщательной коррекции. Принципиальное возражение было направлено против широко распространенного мнения, будто некий период под названием «Ренессанс» устраняет скучные старые обычаи средних веков, открывая путь новому золотому веку и в литературе, и в философии и богословии. Это, утверждал Льюис, миф, сконструированный никем иным, как провозвестниками «Ренессанса». И ученые, избегая обличать этот миф, попросту увековечивают идеологически окрашенное прочтение истории английской литературы. Отстаивая свое мнение, Льюис приводил слова кембриджского историка Джорджа Маколея Тревельяна (1876–1962), благодаря которому он получил приглашение прочесть в 1944 году лекции в Тринити-колледже: «В отличие от дат, „периоды“ — не факты. Это выстроенные задним числом концепции прошлых событий, полезные для ведения дискуссий, но очень часто сбивающие с толку мысль историка»[662].

По крайней мере в некоторых — и очень важных — аспектах Льюис безусловно прав. Новейшие исследования европейского Ренессанса подтвердили, что «нарратив идентичности» этой эпохи был умышленно сконструирован так, чтобы раздуть его обособленность. Писатели Возрождения создали термин «средние века» для обозначения и уничижения того, что они считали тоскливым периодом упадка между славой классической культуры и ее воскрешением и обновлением в пору Ренессанса. Льюис справедливо указывал, что историю попросту нельзя интерпретировать с подобной идеологической и полемической точки зрения, тем более что этот подход разрывал преемственность между средневековой культурой и культурой Возрождения. «Пропасть между этими эпохами чрезвычайно преувеличена, а то и вовсе по большей части выдумана гуманистической пропагандой»[663]. Литература средних веков заслуживает интереса и уважения, ее вовсе не следует сбрасывать со счетов так, как поступает гуманизм Возрождения.

Показательно, что лекция Льюиса главным образом была посвящена теме «Возрождения». Использовал ли Льюис эту лекцию для некоего обновления собственного пути? Означал ли переезд в Кембридж (по крайней мере, для самого Льюиса) какую-то личную перемену, возрождение, возвращавшее его к «новой жизни», словно из кокона вылуплялась преобразившаяся бабочка? Должен ли был кембриджский Льюис стать новым Льюисом, подвести черту под некоторыми работами и интересами, которые заполняли последние его годы в Оксфорде? Например, бросается в глаза, что за все время, проведенное в Кембридже, Льюис не написал ни одного существенного апологетического текста. Его популярные книги той поры — такие как «Размышление о псалмах» и «Любовь» — представляют собой исследование уже принятой, устоявшейся веры, а не защиту веры, подвергающейся сомнению.

Теперь Льюис воспринимал себя не как апологета, в первую очередь обязанного защищать христианскую веру перед критиками извне церкви. Главная его задачей стало исследовать и раскрывать глубины христианской мысли для блага тех, кто уже уверовал или был к этому близок. Новая стратегия ясно формулируется на первых страницах «Размышления о псалмах»:

Заключительную фразу следует читать в свете часто повторяющегося высказывания Льюиса: он-де убедился, как изнуряет и отнимает силы защита христианской веры. Он как бы напоминает, что пора уже позволить себе наслаждаться идеями этой веры, не вступая все время из-за них в битву.

Что же касается занятий Льюиса в Кембридже, то их правильнее понимать скорее как смену основного фокуса внутри его подхода в целом, нежели как существенный, а тем более радикальный отход от фундаментальных убеждений. Льюис отстаивал тот подход к христианской вере, в котором разум, сердце, логика и воображение творчески друг с другом взаимодействуют, обращаясь к различным аудиториям. В сороковые и в начале пятидесятых Льюис чаще всего прибегал к рациональной апологетике — в «Чуде» и в «Просто христианстве», например, то есть предлагал для неверующих рациональные аргументы в пользу христианской веры. Во второй половине 1950-х годов Льюис преимущественно сосредотачивается на текстах (вроде «Настигнут радостью»), исследующих такие аспекты веры, как воображение и отношения, и при этом имеет в виду скорее христианскую аудиторию. Такая перемена в предполагаемом составе читателей, возможно, отражает представления Льюиса о потребностях текущего часа; но при этом нисколько не страдает цельное видение христианства, которое столь характерно для Льюиса и впервые проявилось в «Кружном пути» (1933).

Инаугурационную лекцию Льюиса в Кембридже можно, конечно, рассматривать как умелое выстраивание интеллектуального фасада — не в смысле какой-то хитрости или обмана, но в смысле формирования своего имиджа, восприятия себя со стороны. Подобно тому, как гуманизм Ренессанса составлял собственный «нарратив идентичности», так и Льюис развивал и уточнял рассказ о том, какого понимания он хотел бы добиться. Он провокативно заявлял, что желает считаться «интеллектуальным динозавром», бросающим вызов «хронологическому снобизму» своего времени. Кое-кто воспринимал эту лекцию иначе, например, видел в ней манифест укрепляющегося христианства или по меньшей мере усиления христианского присутствия в литературоведческих работах, но в любом случае споры на этот счет быстро затихли.

Представление о Льюисе как о «динозавре», массивном чудище, чьи ценности и методы работы мало приспособлены к современному миру, подкреплялось меняющимися в пятидесятые годы академическими манерами. Личная библиотека Льюиса обнаруживает следы интенсивной работы: краткие аннотации и подчеркивания, порой разными чернилами, свидетельствуют о многократном перечитывании уже знакомых текстов. Британский историк Кит Томас (род. 1933) недавно писал о характере чтения в пору английского Ренессанса, особо отмечая роль аннотаций как средства сберегать мысли, приходящие в голову на протяжении длительной работы с текстом: