Гитлер не обронил ни единого слова о катастрофе, за которую несли ответственность только он и Геринг, но приказал сформировать новую 6-ю армию, которой надлежало возродить славу погибшей. Полтора года спустя, в середине августа 1944 года, и эта армия был окружена русскими и уничтожена.

Наши враги справедливо назвали сталинградскую катастрофу коренным переломом в той войне, однако в Ставке Гитлера наступило лишь временное оцепенение, сменившееся лихорадочной штабной работой и бесконечными обсуждениями самых незначительных деталей. Гитлер начал строить планы новых побед на 1943 год. Правящая верхушка рейха, уже разрываемая противоречиями, завистью и ревностью, не сомкнула ряды перед надвигавшейся опасностью. Наоборот, в лабиринте интриг, созданном Гитлером путем разделения центров власти, все игроки повысили ставки.

Зимой 1942 года во время сталинградского кризиса Борман, Кейтель и Ламмерс решили теснее сплотиться вокруг Гитлера. С тех пор все документы, требовавшие подписи главы государства, «просеивал» этот «комитет трех» якобы для того, чтобы предотвратить подписание случайных распоряжений и, соответственно, покончить с неразберихой в руководстве. Гитлер не возражал, поскольку окончательное решение оставалось за ним. Соглашаясь с этим порядком, Гитлер рассчитывал на объективность и беспристрастность своих приближенных.

«Комитет трех» разделил сферы влияния. Кейтель, уполномоченный курировать все приказы, относившиеся к вооруженным силам, с самого начала попал в затруднительное положение, поскольку главнокомандующие военно-воздушными силами и военным флотом наотрез отказались признать его власть. Изменения в полномочиях министерств, конституционные акты и административные вопросы предполагалось проводить через Ламмерса, однако Ламмерс не имел прямого доступа к Гитлеру и решение всех этих вопросов постепенно перешло к Борману. За собой Борман зарезервировал сферу внутренней политики, но ему явно не хватало ума и знаний, так как более восьми последних лет он был всего лишь тенью Гитлера. Все это время он не смел отправиться в длительную командировку или даже в отпуск, опасаясь потерять свое влияние. Из опыта работы с Гессом Борман знал, какую опасность представляют амбициозные заместители. Гитлер с готовностью начинал сотрудничать со вторыми людьми в любой организации, как только ему их представляли. Эта уловка согласовывалась с его склонностью «разделять и властвовать». К тому же ему нравилось видеть новые лица, пробовать новых людей в деле. Чтобы избежать появления соперника в собственном хозяйстве, многие министры старались не назначать умных и энергичных заместителей.

Если бы план этой троицы удался и они смогли бы фильтровать поступающую к Гитлеру информацию и контролировать его, то это привело бы к ограничению его единоличной власти. Для осуществления подобного плана требовались инициативность, воображение и чувство ответственности, но Кейтель, Ламмерс и Борман привыкли действовать от имени Гитлера и рабски зависели от его воли. Более того, Гитлер вскоре разрушил их схему: она ему надоела, да и противоречила его темпераменту. Разумеется, те, кто не вошел в «комитет трех», возмущались его господством.

В реальности только Борман представлял опасность для элиты рейха. Он один, с согласия Гитлера, составлял график его встреч, то есть решал, кого из штатских членов правительства или партии фюрер может или – что более важно – не может принять. Отныне почти никто из министров, рейхсляйтеров или гауляйтеров не мог попасть к Гитлеру, не подав заранее свои проекты Борману для представления их фюреру. Борман был очень расторопным. Обычно уже через несколько дней чиновник получал ответ в письменном виде, а прежде приходилось ждать месяцами. Я остался единственным исключением из этого правила. Поскольку моя сфера деятельности была по сути своей военной, я встречался с Гитлером, когда возникала необходимость, и время мне назначали его адъютанты.

Иногда в конце нашего с Гитлером совещания адъютант объявлял о приходе Бормана, после чего Борман входил в комнату со своими папками. Несколькими фразами он излагал суть присланных ему докладных записок. Говорил он монотонно, с нарочитой беспристрастностью и сразу же предлагал собственное решение. Обычно Гитлер кивал и произносил: «Согласен». На основании этого единственного слова или весьма расплывчатого замечания, едва ли означавшего приказ, Борман зачастую набрасывал длинные инструкции. Вот так иногда за полчаса принимался десяток, если не больше важных решений. «Де-факто» Борман руководил внутренней политикой рейха. Несколько месяцев спустя, 12 апреля 1943 года, Борман заполучил подпись Гитлера на, казалось бы, маловажном документе и стал «секретарем фюрера». Если до этого момента его полномочия, строго говоря, сводились к партийной деятельности, новый пост давал ему доступ в любую сферу.

После моих первых заметных достижений в области вооружений Геббельс, не жаловавший меня еще со времени его романа с Лидой Бааровой, сменил гнев на милость. Летом 1942 года я попросил его поставить пропагандистский аппарат на службу военному производству, то есть отражать в кинохронике, иллюстрированных журналах и газетах наши проблемы. Мой авторитет возрос. Благодаря изданному министром пропаганды приказу я стал самой узнаваемой личностью в рейхе. Повышение моего статуса, в свою очередь, помогло моим подчиненным в их ежедневных битвах с правительственными и партийными бюрократами.

Геббельс-оратор производил впечатление фанатика, какими их все представляют, однако было бы совершенно неверно считать его кровожадным чудовищем и истериком. Геббельс сам был трудоголиком и строго следил за претворением своих идей в жизнь. И при этом он никогда не увлекался мелочами настолько, чтобы потерять контроль над общей ситуацией. Он обладал даром отделять суть проблемы от сопутствующих обстоятельств и был способен на беспристрастные суждения. Меня поражал его цинизм, но логичность его мышления выдавала университетское образование. Однако в присутствии Гитлера Геббельс казался чрезвычайно скованным.

На первом, успешном этапе войны честолюбие Геббельса никак не проявлялось. Напротив, уже в 1940 году он объявил, что сразу же после победного окончании войны намерен посвятить остаток жизни своим разнообразным увлечениям, а всю ответственность пусть берет на себя следующее поколение.

В декабре 1942 года катастрофическое развитие событий заставило его чаще приглашать к себе трех своих коллег – Вальтера Функа, Роберта Лея и меня. Выбор, типичный для Геббельса, ибо все мы имели высшее образование.

События под Сталинградом потрясли нас. Это была трагедия не только солдат 6-й армии. Проблема была гораздо глубже: как при гитлеровском порядке могла случиться катастрофа? До тех пор на каждое отступление обязательно приходился какой-нибудь успех. Новый триумф сглаживал все провалы или по крайней мере заставлял забыть о них. Теперь же впервые мы испытали горечь ничем не возместимого поражения.

В одной из наших бесед в начале 1943 года Геббельс подчеркнул, что в начале войны мы одерживали великие военные победы, ограничиваясь полумерами внутри рейха: «Постепенно мы привыкли к мысли, что будем и дальше побеждать, не прилагая особых усилий. С другой стороны, можно считать удачей для британцев тот факт, что им пришлось бежать с континента в начале войны. Катастрофа Дюнкерка заставила их осознать необходимость сокращения производства товаров народного потребления. Сталинград стал нашим Дюнкерком! Невозможно выиграть войну, лишь поддерживая в обществе уверенность в победе».