Вспоминая о преодоленных трудностях, Геббельс умудрился укрепить уверенность Гитлера в себе, польстить его самолюбию, чему не способствовали трезвые оценки военного положения, высказываемые на оперативных совещаниях. Гитлер отвечал любезностью на любезность, превознося достижения министра пропаганды и тем самым давая ему повод для гордости. Вообще лидеры Третьего рейха любили взаимные восхваления и постоянно успокаивали друг друга.

Несмотря на некоторые сомнения, мы с Геббельсом заранее договорились в ходе вечерней беседы изложить Гитлеру наши планы активизации деятельности комитета министров по обороне рейха или по меньшей мере хотя бы намекнуть на них. Ситуация, казалось, складывалась благоприятно – хотя опасность того, что Гитлер воспримет подобные предложения в штыки, всегда оставалась, – как вдруг наша идиллия у камина была нарушена донесением о массированной бомбардировке Нюрнберга. Словно догадавшись о наших намерениях – а может, он был предупрежден Борманом, – Гитлер устроил такой скандал, какие мне редко доводилось видеть. Он немедленно вызвал генерала Боденшатца, представителя Геринга в Ставке (того разбудили и привели к Гитлеру), и бедняге пришлось выслушать жуткую брань по поводу «некомпетентности рейхсмаршала». Мы с Геббельсом попытались успокоить Гитлера, и в конце концов он утихомирился, но вся наша кропотливая подготовительная работа оказалась бесполезной. Геббельс тоже решил, что разумно пока не затрагивать острую тему, хотя после щедрых похвал Гитлера считал свое политическое положение гораздо более прочным. Он никогда больше не упоминал о «кризисе лидера». Наоборот, даже стало казаться, что он снова по– прежнему верит в Гитлера, но его решение продолжать борьбу против Бормана осталось неизменным.

17 марта Геббельс, Функ, Лей и я встретились с Герингом в его берлинском дворце на Лейпцигерплац. Сначала Геринг принял нас в своем кабинете и вел себя в высшей степени официально: разместился в кресле в стиле ренессанса за огромным письменным столом. Мы же сидели перед ним на неудобных стульях. Не осталось и следа от той вежливости, с которой он обращался к нам в Оберзальцберге; видимо, он раскаивался в своей откровенности.

Геринг и Геббельс будоражили друг друга опасностями, которые представлял триумвират, и планами вызволения Гитлера из-под его влияния, а мы по большей части помалкивали. Геббельс словно позабыл, как уничижительно Гитлер отзывался о Геринге всего несколькими днями ранее. Вскоре им обоим стало казаться, что их цель вполне достижима. Геринг, как обычно, быстро переходящий от апатии к эйфории, уже начинал преуменьшать влияние опасной троицы на Гитлера: «Мы не должны переоценвать их, герр Геббельс! В конце концов Борман и Кейтель всего лишь секретари фюрера. И что они о себе возомнили! Они не имеют никакой личной власти. Они – никто».

Как казалось, Геббельса больше всего тревожило то, что, имея прямые контакты с гауляйтерами, Борман может вставлять нам палки в колеса и на внутреннем фронте. В борьбе против Бормана как руководителя партийной канцелярии Геббельс попытался заручиться поддержкой Лея, а затем предложил предоставить Комитету по обороне рейха право вызывать гауляйтеров и требовать от них отчета. Прекрасно понимая, что от Геринга вряд ли следует ожидать особой активности, Геббельс наметил еженедельные заседания и небрежно добавил, что если Геринг не сможет принять в них участия, то он, Геббельс, выступит в роли заместителя председателя[153]. Геринг не уловил сути козней Геббельса и согласился. За фронтами жестокой борьбы за власть не утихали ревность и зависть давних соперников.

Уже давно данные о количестве рабочих, будто бы направляемых Заукелем в промышленность, которые он докладывал Гитлеру, перестали соответствовать реальным цифрам. Когда разница достигла нескольких сотен тысяч, я предложил своим союзникам объединить усилия, чтобы заставить Заукеля, форпост Бормана на нашей территории, огласить истинные сведения.

По распоряжению Гитлера близ Берхтесгадена давно было воздвигнуто большое здание в сельском баварском стиле для секретариата берлинской рейхсканцелярии. Оттуда Ламмерс и его ближайшие помощники руководили деятельностью рейхсканцелярии, если Гитлер оставался в Оберзальцберге несколько месяцев кряду. Герингу удалось добиться, чтобы Ламмерс, как хозяин здания, пригласил нашу группу, а также Заукеля и Мильха на совещание 12 апреля 1943 года. Перед совещанием мы с Мильхом снова напомнили Герингу о наших общих требованиях. Он радостно потер руки: «Я об этом позабочусь!»

Мы удивились, обнаружив в комнате для совещаний Гиммлера, Бормана и Кейтеля. Ситуация усугубилась сообщением Геббельса о том, что он присутствовать не сможет, так как по дороге в Берхтесгаден у него начались почечные колики и он лежит совершенно больной в своем спецвагоне. По сей день я не знаю, правда ли это, или он предчувствовал неприятности.

То заседание ознаменовало конец нашего союза. Заукель подверг сомнению наше требование еще двух миллионов ста тысяч рабочих для всей промышленности и настаивал на том, что предоставил все необходимые трудовые ресурсы, а когда я обвинил его в неточности информации, он пришел в ярость[154].

Мы с Мильхом ожидали, что Геринг потребует от Заукеля объяснений и заставит его изменить тактику набора рабочей силы, но, к нашему ужасу, Геринг обрушился на Мильха – и тем самым, косвенно, на меня – с обвинениями: мол, Мильх создает слишком много трудностей, а наш товарищ по партии Заукель, делая все возможное и невозможное, достиг потрясающих успехов… Мы должны быть благодарны Заукелю, а Мильх просто не замечает его достижений.

Все это выглядело так, будто Геринг поставил на проигрыватель не ту пластинку. В последовавшем длительном споре каждый из присутствующих министров выдвинул чисто теоретические объяснения разницы между реальными и официальными цифрами. Гиммлер с потрясающим спокойствием заметил, что, возможно, недостающие сотни тысяч просто умерли.

Заседание закончилось полным нашим провалом. Вопрос об исчезнувших рабочих не прояснился, а наше великое наступление на Бормана захлебнулось.

После заседания Геринг отвел меня в сторону: «Я знаю, что вам нравится тесно сотрудничать с моим статс-секретарем Мильхом. Из самых дружеских побуждений я хотел бы предостеречь вас. Он ненадежен. Как только затрагиваются его личные интересы, он может предать своих лучших друзей».

Я немедленно передал эти слова Мильху. Он рассмеялся: «Несколько дней назад Геринг сказал мне то же самое про тебя». Эта попытка Геринга посеять недоверие между союзниками прямо противоречила нашим договоренностям. Печально, но в нашем зараженном подозрениями окружении в любой дружбе видели угрозу.