Геббельс ссылался на донесения своих информаторов о растущем в народе беспокойстве и недовольстве. Люди требуют наложить запрет на все излишества, которые не помогают общенациональной борьбе, говорил Геббельс. В этом он видит великую готовность народа напрячь все свои силы, и, если мы хотим возродить доверие к руководству, значительные ограничения – настоятельная необходимость.

Для увеличения выпуска вооружения, к которому призывал Гитлер, также требовались значительные жертвы со стороны общества. Приходилось учитывать и то, что для компенсации колоссальных потерь на Восточном фронте предстояло мобилизовать на военную службу восемьсот тысяч относительно молодых квалифицированных рабочих[147]. Каждое сокращение трудовых ресурсов Германии усугубляло трудности промышленности.

С другой стороны, авианалеты показали, что даже в серьезно пострадавших городах продолжается нормальная жизнь. Например, исправно собирались налоги даже после того, как бомбы разрушили некоторые здания министерства финансов и много документов было уничтожено.

Исходя из своего принципа личной ответственности в промышленности, я сформулировал программу, в которой предусматривалось большее доверие к населению, что позволяло сократить штаты контролирующих и управленческих органов и высвободить около трех миллионов человек. Мы предложили возложить на налогоплательщиков ответственность за достоверное заполнение деклараций, переоценку облагаемого налогом дохода и налоговые отчисления. В пользу этого предложения мы с Геббельсом приводили следующий довод: если ежемесячно на войну тратятся миллиарды, то какое значение имеют несколько сотен миллионов, потерянных правительством из-за нечестности отдельных индивидуумов?

Но значительно больший переполох вызвало мое требование увеличить рабочий день всех правительственных чиновников до продолжительности рабочей смены в военной промышленности. Одна эта мера, как показали самые простые арифметические расчеты, высвободила бы для наших нужд около двухсот тысяч чиновников. Более того, я предлагал еще один источник рабочей силы: резко понизить уровень жизни высшего класса. На совещании в управлении централизованного планирования я не пытался смягчить эффект, произведенный моими радикальными планами: «Предложенные мной меры означают, что на период войны, если она продлится еще длительное время, мы должны, грубо говоря, пролетаризироваться!»[148] Сегодня я рад тому, что мой план не был одобрен. Если бы осуществили мои предложения, то в первые тяжелейшие послевоенные месяцы Германия оказалась бы еще более экономически ослабленной и дезорганизованной. Однако я также уверен в том, что, например, Англия, оказавшись в подобном положении, без колебаний пошла бы на непопулярные меры.

Мы долго убеждали Гитлера в том, что определенные изменения необходимы. Следует значительно упростить административную систему, сократить потребление, ограничить культурную сферу. Я предложил поручить это Геббельсу, но Борман, боявшийся усиления власти соперника, был начеку и необходимые полномочия получил союзник Бормана по «комитету трех» доктор Ламмерс. Ламмерс был начисто лишен инициативности и воображения, зато ревниво пекся об интересах священной для него бюрократии.

С января 1943 года Ламмерс председательствовал вместо Гитлера на заседаниях кабинета министров и приглашал на эти заседания только тех членов правительства, которых непосредственно касались вопросы повестки дня. Заседания проводились в кабинете министров, и это доказывает, какую огромную власть захватил или собирался захватить «комитет трех».

Заседания кабинета министров проходили весьма бурно. Геббельс и Функ поддерживали мои радикальные взгляды, а министр внутренних дел Фрик и Ламмерс, как и ожидалось, высказывали сомнения. Заукель утверждал, что может набрать любое количество требуемых от него рабочих, в том числе и квалифицированных, за пределами рейха[149]. Даже когда Геббельс призвал руководителей партии отказаться от их почти безграничных привилегий, ничего не изменилось. Ева Браун, обычно столь непритязательная, услышав о предполагавшемся запрете на перманент и прекращении производства косметики, в гневе бросилась к Гитлеру. Гитлер сразу же засомневался и предложил мне потихоньку прекратить выпуск «красок для волос и другой продукции, необходимой в косметологии», а также «прекратить ремонт станков, производящих приспособления для перманента»[150].

После нескольких заседаний в рейхсканцелярии и Геббельсу, и мне стало ясно, что ни Борман, ни Ламмерс, ни Кейтель не собираются способствовать подъему военной промышленности. Наши усилия увязли в трясине бессмысленных мелочей.

18 февраля 1943 года во Дворце спорта Геббельс произнес речь о «тотальной войне», которая была адресована не только населению, но и – косвенно – руководству, игнорировавшему все наши предложения о резком сокращении числа домашней прислуги. По сути, это была попытка повернуть общественное мнение против Ламмерса и прочих сибаритов.

Кроме как на самых успешных публичных выступлениях Гитлера, мне никогда не доводилось видеть столь ловкого разжигания фанатизма. Вернувшись домой, Геббельс удивил меня анализом того, что казалось – если использовать термины психологии – чисто эмоциональным взрывом. Так проанализировать свое выступление мог бы опытный артист. И публика в тот вечер Геббельсу понравилась: «Вы заметили? Они реагировали на малейший оттенок моей речи и аплодировали именно в нужных местах. В политическом отношении это самая подкованная аудитория в Германии». В тот вечер его слушателями были тщательно отобранные партийными организациями известные интеллектуалы и популярные актеры вроде Генриха Георге, чьи аплодисменты кинокамера запечатлела для широкой публики.