– Ты себя винишь в этом? – интересуется старик, поворачиваясь ко мне.

– Отчасти, – быстро отвечаю я, – у всего есть цена и мы её заплатили. Когда из части транспорт выгоняли – грузовики, «восьмидесятку», ну БТР, – поясняю я на всякий случай, хотя священник машет мне рукой: «мол знаю, продолжай», – «мотолыгу», – перечисляю я, – одну смогли завести, «козёл» тот фартовый из Сертякино забрали, Бате подгон, запасы горючки нашли, да… до фига короче. Если бы не прибыток из «Гудка», туго нам бы пришлось, а так Убежище в силу вошло.

– А сколько вы людей потеряли, – вворачивает священник, – ты думал об этом?

– Да, – киваю я, – много, просто хотели выжить.

– Или доминировать? – не соглашается старик. – Подчинить других?

– Называйте как хотите, – я сжимаю кулаки, – я себя уже наказал, дня не проходит, чтобы я о Михе не вспоминал.

– Забыть не можешь?

– Глаза, – поясняю я, – он словно смотрит на меня оттуда, – я озираюсь по сторонам.

– Из мира мёртвых? – уточняет старик.

– Да, – киваю я.

– Ты думаешь, его убийство – твой самый страшный грех? – священник пристально смотрит на меня.

– Угу, ведь так?

– Твоя ошибка в том, – отвечает старик, – что ты пытаешься взвесить свои грехи и найти самый по твоему мнению главный. А суть в том, что все они равны. Нет греха среднего, самого страшного или незначительного. Важно то, как они совершаются.

– А если это были просто ошибки? – пытаюсь я вывернуться.

– Грех – деяние осознанное, намеренное, а ошибки совершаются по незнанию. Не сравнивай их, – поясняет священник. – А главное, – старик выдерживает паузу, – не сваливай совершенное тобой на других, ты сам за всё в ответе. Уразумел?

– Да, – начинаю я. – И как мне дальше жить? Со всем этим?

– День за днём, – тихо отвечает священник, – ты уже догадываешься, что с тобой не так?

– Все, кто мне дорог, погибают, – цежу я сквозь зубы.

– А почему? – пытает меня старик, заставляя вспоминать прошлое.

– Я убивал.

– Держа в руках огнестрельное оружие, – священник понижает голос, – от него всё зло, потому что убивает на большом расстоянии. А если как встарь биться, глаза в глаза, да на мечах, один на один, глядишь и войн меньше стало бы. Здесь дух особый нужен, смелость, это тебе не из-за угла шмалять. Воля требуется, чтобы кровь пустить. Сталь обагрить. Сто раз подумаешь, прежде чем сделать.

– Поэтому у вас нет автоматов и ружей? – спрашиваю я.

Священник хитро глядит на меня.

– То есть, если я хочу жить здесь дальше, то я должен отречься от него?

– От своего прошлого, Сергий, – поясняет старик, – ты можешь или измениться, или остаться прежним и тогда тебе здесь нет места. Усмири гордыню. Стань обычным человеком, собой, настоящим. Это испытание, которое ты должен пройти. Понятно?

Я киваю.

– Тогда с чего мне… – я не успеваю закончить вопрос, как внимание привлекает отдалённый шум голосов. Бьют в колокол. Звон как стон разносится над монастырём.

Старик смотрит на меня. Я вскакиваю с лавки. Поддерживая священника за руку, я помогаю ему выйти из церкви. Мы стоим на крыльце и видим, как возле ворот мелькает свет факелов. На стенах отражаются зыбкие тени. Слышен гомон возбуждённых голосов. Раздаётся конское ржание и скрежещущий звук.

– Ворота открывают? – предполагаю я.

– Похоже, – старик сжимает посох, – кого там нелёгкая принесла среди ночи? Идём!

Священник быстро, как может в силу своего возраста, спускается по ступенькам лестницы вниз. Я иду за ним, чувствуя нарастающее чувство тревоги. А оно меня ещё ни разу не подводило. В голове хаос из мыслей.

«Если оружие моё проклятье, и я должен от него отказаться, то как выжить в этом мире? Не матом же от тварей отбиваться? Или надеяться только на других? На отверженных? Нет это не моё, но и выхода другого нет!»

Думая о том, что мне предпринять дальше, я не замечаю, как мы подходим со стариком к выходу – к центральным воротам. Дозорные на вышках смотрят вниз, шаря взглядами по дороге к монастырю. Их нервозность передаётся и мне. Замечаю, что возле ворот стоят человек десять. Все вооружены. Среди них сразу выделяю Яра. Гиганта из-за роста и ширины плеч невозможно ни с кем спутать. За спиной у него арбалет. Через плечо висит котомка.

Чуть поодаль стоит Данила. Парень держит под уздцы трёх, отдалённо похожих на лошадей, осёдланных животных. Мутанты. Я не могу отвести от них взгляд. В холке они примерно по плечи Данилы. В глаза бросается длинная, как у лохматой собаки шерсть, короткие чуть кривые жилистые ноги, мощное приземистое туловище, черные гривы и короткие хвосты. Масть распознать не берусь. Скорее тёмно-серый цвет. В глазах, размером с кулак, отражаются отблески пламени. Видимо эти животные хорошо видят в темноте.

Разглядывая «лошадей», я совсем забыл, почему мы пришли сюда. К воротам быстро подтягиваются наспех одетые мужчины. Женщин не видать. Подходим ближе. Люди тихо переговариваются, указывая на кого-то лежащего на снегу. Священник, подняв посох и громко крикнув: «Дорогу!», – протискивается сквозь гудящую толпу. Я иду за ним.

Мужчины оборачиваются. Смотрят на меня. Я стараюсь не глядеть им в глаза. В свете факелов их лица кажутся окрашенными кровью. Мы со стариком останавливаемся в центре импровизированного круга.

Вижу, что на снегу, привязанный к волокушам, сделанным из свежесрубленных веток, лежит человек. Лица не разглядеть под капюшоном рваной куртки. Одежда запорошена снегом и покрыта наледью. Похоже, что он обморожен, но, судя по стонам, жив.

«Били они его что ли? – думаю я, рассматривая суровых бойцов, стоящих в центре толпы. – Отверженные. Эти могут».

Воины сжимают оружие – копья и топоры. К священнику подходит Яр.

– Вот. Взяли. Недалеко от монастыря ходил. Точно вынюхивал чего. Ребят увидел и сразу дёру дал. По руслу реки думал уйти, но от нас с Ладом не уйдёшь, – гигант хлопает рукой по котомке, из которой раздаётся недовольное ворчание, – он чуть в полынью не провалился. Вытащили. Брыкался. Кусался. Норовил ударить, но я его усмирил, – Яр показывает кулак, – а чтобы не сбёг, привязали к волокуше и сюда притащили. Мало ли что он тут делал. На обычного путника не похож. Надо порасспрашивать будет, кто, откуда, куда.

– Даа… к вам… я шёл… – шипит человек.

Его голос странно звучит, словно ему тяжело говорить, и он выдавливает каждое слово.

– Развяжите его! – приказывает священник.

Яр наклоняется и быстро разрезает верёвки. Затем рывком поднимает незнакомца и сбрасывает с его головы капюшон. При виде его лица кто-то охает. Кто-то отворачивается.

На нас смотрят огромные выпученные глаза, которые точно прилеплены к непропорционально огромной для тела голове. Вместо носа у мужика – провал в черепе, сквозь который видна носовая полость. На вид ему из-за морщин, изрезавших бороздами лицо, лет сорок – сорок пять, хотя глаза выглядят молодо.