Я рухнул в черноту раньше, чем на камни.

В черепе стреляло острой болью. Я наконец сообразил, что если не дергаться, вообще не шевелиться, то боль спит. Осторожно приоткрыл глаза. Ага, полулежу в кресле, прикованный за ноги, за руки. Даже мое горло охватывает металлический обруч. Тело саднит, в голове все еще тупой звон. Перед глазами некоторое время двоилось, затем туман рассеялся, глазные яблоки поймали фокус, и я с предельной четкостью увидел, где я и куда попал.

Просторный зал, яркий и с хорошей архитектурой. В высоких арках чувствуется вкус, потолки расписаны летающими бабами, сочными и мясистыми, с розовыми задницами и аппетитными грудями. На стенах тоже бабы, но в окружении столов, что ломятся под огромными ломтями жареного мяса, кусками рыбы, вазами, где не помещаются сочные груши и гроздья винограда. Кое-где эти бабы, захмелев от вина, лежат в сладком изнеможении, бесстыдно раздвинув ноги, томные и готовые принять, застонать от страсти...

Из ушей словно выдернули заглушки, я услышал голоса, шум и выкрики за ближайшим окном. Оттуда потянуло свежим ветром, сухим воздухом. Я приподнял задницу, ухитрившись из полулежачего положения перетечь в сидячее, перед глазами появилась и нижняя половина роскошного зала.

За уставленными едой и питьем столами в самом деле сидят и возлежат красивые мужчины и женщины. Уже в реале. Голоса сливаются в ровный приятный гул. Слышится музыка. Приятная, веселая, игривая, совсем не церковная. Пока я разглядывал все, стараясь понять, куда я попал, сбоку появился человек в длинном халате, с остроконечным колпаком на голове. Из широких длинных рукавов появились худые бледные руки, я услышал монотонный голос.

Перед глазами возник и заколыхался полупрозрачный занавес. На той стороне появились эти вот самые толстые фламандские бабы, только уже совершенно голые, задвигались, незаметно пересекли этот занавес, словно он не из материи, а нечто вроде серых лучей, с широкими улыбками на широких лицах начали медленный танец прямо передо мной.

Я рассматривал этих красоток бараньим взглядом. Да, спелые, сочные. И двигаются грациозно, с той тяжеловесной грацией, как в колхозном клубе доярки, изображающие персидских одалисок. И тоже наверняка знающие только один стиль, именуемый собачьим, и затвердившие одну-единственную фразу: «Мой повелитель, утолите во мне жар, пылающий в ваших чреслах...»

Ко мне приближалась в танце то одна, то другая, все томно и многозначительно смотрели мне в глаза, улыбались зовуще, возвращались в хоровод, давая мне время, так сказать, обдумать и выбрать. Даже не додумались, усмехнулся я саркастически, предложить групповуху, довольно обычное занятие на вечеринках, попойках и просто между лекциями у нас в студенческой общаге. Сейчас, правда, институт с его вольностями позади, но иногда все же по жизни встречается такая экзотика, что здесь и Сатана устыдился бы. Прогресс, батя, он не только в производстве новых чипов. Высокие технологии и ноу-хау существуют и в эротических забавах, так что вы с вашими деревенскими соблазнениями весьма отстали...

Наконец музыка пошла на высоких нотах, девушки задвигались быстрее, а ко мне начала приближаться танцующим шагом единственная, что пока что томно извивалась в сторонке. Я понял, что это и есть гвоздь номера.

Она остановилась в двух шагах. Чистое породистое лицо, нежное, без намека на мысль, красивые голубые глаза навыкате, которые принято называть бесстыжими, глубокое декольте, тончайшая материя, не скрывающая ее прелестей, это здесь так называют сиськи бедра медленно ходят из стороны в сторону, амплитуда как у башенного крана, что крушит гирей старые дома, форма бедер безукоризненна... если равняться на фламандский вкус, полные сочные губы, нарумяненные щеки...

Она вскинула руки над головой, отчего грудь поднялась еще выше, по губам пробежала загадочная улыбка. Глаза смотрят обещающе, но я уставился на могучие заросли в подмышечных впадинах, оттуда пошла довольно мощная волна из смеси крепкого пота и таких же бронебойных благовоний. Я ощутил дурноту, а красотка начала медленно поворачиваться на месте, все так же двигая бедрами, дабы я рассмотрел и мощный оттопыренный зад, а когда повернулась ко мне снова и сделала еще шаг, придвинувшись почти вплотную, я отшатнулся от запаха, очень крепкого запаха, что поднимался из глубокого выреза ее платья...

– Мадам, – проговорил я хрипло, – у вас на груди растут волосы?

Она изумилась, брови высоко взлетели.

– Нет, конечно, милорд...

– Гм, – сказал я, – тогда ваше декольте мелковато.

Это в моем мире каждая школьница уже делает себе интим-прически, чтобы удивить одноклассника Вовочку, а здесь, похоже, не слышали даже про эпиляцию, не говоря уже о дезодорантах. Я ощутил дурноту, простонал:

– Что, уже пытки?

Я услышал тихий, но властный голос человека в халате, хотя и не видел, где он находится, явно у меня за спиной, тоже оценивает то, что вижу я, хотя наши вкусы, как теперь понимаю, разнятся довольно сильно. Женщины разом исчезли, словно их сдуло вместе с роскошным залом, ярким светом, музыкой. Свет померк, тут же возникла плохо освещенная трепещущим факелом пещера. Вдоль стены сундуки, скрыни, ларцы, даже кожаные мешки, по виду будто набитые грецкими орехами, но я догадался, что это не иначе как жемчужины. В крайнем случае, вперемешку с алмазами. Нет, все-таки одни жемчужины – у алмазов грани, говорят, острые.

В уголке горка золотых монет. Приличная горка, мне до пояса. Под другой стеной пучками копья и мечи, все с золотыми рукоятями, там же свалены золотые доспехи, золотые шлемы, золотые наручники... в смысле, золотые щитки, что накладывают на руки с двух сторон и скрепляют ремешками. А если особо хитрые, то там есть такие специальные защелки. Только не понимаю, как поступают с золотом, ведь для нормальной работы защелок металл должен быть упругим, чтобы при нажатии стремился вернуться на прежнее место.

Я задумался, тут же в сознании прозвучал вкрадчивый голос:

– Нравится? Это может быть все твое.

Я хмыкнул:

– Всего лишь?

Голос спросил с тихим удивлением:

– Этого... мало?

– У меня было то, – ответил я, – чего здесь не купишь за все эти сокровища.

Голос молчал долго, меня осыпало то жаром, то холодом, чудились за гранью сознания голоса, что спорили друг с другом, советовались, снова спорили, наконец прежний голос произнес с недоумением и разочарованием:

– Да, ты не врешь... хотя не понимаю... Хорошо, а что скажешь вот на это...

Пещера Али-бабы исчезла без следа, я увидел с высоты птичьего полета зеленую равнину. По плоскогорью, как стая саранчи, двигалась огромная армия. Воздушный наблюдатель снизился, во главе армии рыцарь на огромном коне. За ним трепещется по ветру полотнище черного знамени, там большая корона с высокими зубцами. Императорская корона, насколько я помню. А этот рыцарь, что-то знакомое... а, дык это же я, такой красивый, гордый, надменный, замечательный. Даже нижняя челюсть совсем как у Ланселота.