для себя раскачиваться. Самой для себя выдохнуть. Дышать ровней и свободней. Не напрягаться. Вспомнить, что это опыт, к которому она подходила, как исследование чего-то хорошего. Что в теории ей очень и очень нравилось.

Ну… Чтоб совсем не впустую.

Хоть чуть-чуть.

Хотя бы в счёт самовнушения. Хотя бы веры.

Надежды какой-нибудь…

Лежать на спине, обхватить его спину коленями. Руки под голову. Ловить его ритм. Кстати, он даже выровнялся, и это даже не так ужасно. Суховатенько, да. Но не больно: на «защите» так много смазки, что хоть на хлеб клади-ешь, отличное масло, преснейшее. Со вкусом родной семьи.

***

Резюмируя опыт, «получилось, что получилось». Этот инцидент можно закрыть и забыть.

Так думает Мика, натягивая обратно кофточку. Пока без низа, скоренько встаёт с дивана — и в туалет.

Открывает дверь спальной…

И не замирает. Просто кивает Белой Маске, грустно стоящему у прохода. Бегло машет ему рукой по пути в уборную.

— Думала, ты позже вернёшься, — всё таки останавливается на пороге, уже на холодном кафеле. — Не боись, — добавляет через плечо. — Мне совсем не зашло.

На лице Белой Маски под вырезом правого треугольника-глаза чёрная нарисованная слезинка. И улыбка от уха до уха. Он кивает, уходит к себе.

***

Закрывшись в ванной, Мика сползает по стенке, обнимает себя за плечи.

Решительно всё от начала и до конца не так.

Может, дело в том, что ей не нравятся мальчики? Или проблемы именно с этим кадром?

Одно хорошо — по крайней мере, ей никто не мешал.

Но впредь нужно быть осмотрительней. Не водить никого в свой дом.

И да, не верить, тому, что пишут и что снимают. Вот тут — подстава. Или, может, не стоит пропускать этап «свиданий», чтоб не сразу в постель, а обвыкнуться?

Всё сложно. И надо пробовать.

Одной на лодочке далеко не уплыть.  

Миканочество. Первое лицо

Когда я сама с собой, то раздеться — это всегда ритуал.

Мой алтарь не терпит грязи, не терпит тряпья, к которому липнет всё гадкое, связанное с миром за дверью. Связанное с тем, к чему касается Белая Маска. На что смотрит Кобра с головой грустной женщины. К чему цепляются оценивающие, въедливые взгляды левых, ненужных тел.

Прежде всего, перед тем, как сесть у края кровати, я делаю самое главное — расстёгиваю бляху, ширинку, вытягиваю ремень, за ним — наконец-то стягиваю с себя джинсы. Как же они меня бесят!

Но я обязана их носить. Тугой пояс до боли стягивает мой и без того небольшой живот, а ткань цепляется к коже в обтяжку, становится словно кожа — и так же тяжело, нехотя, вот именно с болью отлипает от талии, бёдер, голеней.

Никогда их не складываю, просто бросаю на пол. Не достойны они хорошего, личного места.

Следом за ними уже аккуратненьким беленьким треугольником, на сиденье стула рядом с кроватью складываю трусы. Они нужны мне, они делают доброе дело и защищают. А ещё и с мордашкой кошечки, мои любимые, мои хорошие. Я их сама себе выбрала и очень дорожу ими.

Только потом, когда можно дышать спокойно, я опускаюсь на край постели отцепляю с себя носки. Они тоже меня раздражают, но меньше проклятых джинсов, Ещё и вонючие, и пропитаны потом, и вообще, чем свободней — тем всегда лучше. Им я уделяю немного времени, чтоб повесить на спинку стула рядом с кроватью. Всё-таки они нужны мне: эти стопы не для чужих глаз.

Моя вязаная красная кофточка — это моя броня. Мне так нравится, как она ощущается поверх голой кожи, что под ней даже и не ношу футболки. Ну, только в тех редких случаях, когда меня контролируют. Люблю-люблю эту колкость, эту щекотку приятную по всему телу. Она хоть немного сглаживает боль от тугого пояса. И волнительно с ней так! Игриво!

Для кофточки у меня всегда самое почётное место — рядом со мной на диване. Складываю её так, будто рядом лежит ещё кто-то. И рукава, будто руки, складываю. Спи-отдыхай, моя милая. Ты очень хорошо трудишься.

Простой белый лифчик я складываю одной чашечкой, рядом с треугольником кошечки. Получается как холмик — и стрелочка, указывающая на него.

И только теперь, когда все на своих местах — кроме джинсов, ремня, их место — там, где бардак, вперемешку с рюкзаком и прочим ненужным хламом — я закрываю дверь спальной. Полотно зашториваю окно. Выключаю настольную лампу.

Гашу в помещении свет.

Вот теперь — готово.

Время закрыть глаза.

***

Моя стопа подминает мягкие стебли травы.

По коже пробегают мурашки от лёгкого ветра.

Меня не знобит, моему телу тепло, а сердцу — сердцу спокойно, уютно. Лучи закатного солнца ложатся на плечи едва-ощутимым покровом. Я бы даже сказала, мантией. Мантией-невидимкой, единственной одеждой, в которой я прихожу сюда.

Ещё шаг — и под ногами влажный песок. Немного холодно, но приятно, в нём утопают ступни. Я не спешу, я пробую мягкую почву пальцами ног. Поднимаюсь на пятки — перекидываю вес на носки.

Вне зависимости от всего, в этом месте всегда пора лета. Даже не так: пора Литы, вечерней Литы, когда где-то неподалёку слышится треск веток в пока что тихом, только-только зажжённом к грядущей ночи костре.

Я не оглядываюсь, просто знаю: за спиной густой лес. Такой густой, что полон не запахами, а парами хвои. Они липнут к лопаткам, облегают меня так, как будто бы обнимают.

Это место не терпит спешки. Это место не терпит шума.

Только тихонький треск костра. Только шорох травы от ветра. Только песок, давящийся под ногами.

Ещё шаг — и стопой ощущаю дерево. Неровная, колышущаяся поверхность.

Аккуратно, держа равновесие, я подаюсь вперёд — и только теперь позволяю себе глубокий-глубокий выдох.

Ложусь на спину, складываю ладони крестом на ложбинке поверх грудей.

Пространство чуть-чуть качнулось — и мир плывёт.

Я плыву в своей лодочке удовольствия. В той самой лодочке, которая не для лишних. В которую приглашу только самых близких, самых родных людей.

Здесь не бывает шумно, и тем более никогда — светло.

Поверхность лодочки всегда мягкая, как воздушное пуховое одеяло, которое облегает мои бёдра, плечи. На котором я вся распрямляюсь. На котором так уютно, так хорошо, так приятно, спокойно лежать.

Густой тёмный лес, побережье — они отдаляются, да я и не вижу их вовсе. Затылком в перины, только теперь открываю глаза — и