– Нет. Глупым.

– Я тоже не понимаю его порыва, – призналась Элиза. – Но что толку говорить теперь об этом?

– Ты права, – поддержал ее Лео. – По крайней мере, для нашей деревни все кончилось. Нужно помнить о прошлом и смотреть в будущее.

– В будущее? – недоверчиво переспросил Арло, глаза которого оставались печальными.

– Встряхнись, Арло, – сказал Лео. – На тебя не похоже. Ты же никогда не бываешь угрюмым. Конечно, случившееся ужасно. Но мы можем залечить эти раны, и наша деревня станет краше прежней.

– Ты, конечно, прав, – согласился Арло. – Пусть это и нелегко, но ради памяти погибших мы должны смотреть в будущее. А ты всерьез думаешь, что все кончится? Война еще продолжается. Мне даже не вообразить, как…

Лео деликатно улыбнулся.

– Все это обязательно кончится, – подхватила Элиза. – Вот увидишь. Еще немного, и наша страна будет свободной, и мы вернемся к прежней жизни. У нас снова будут рынки, праздники, свадьбы, долгие воскресные трапезы и нормальная еда вместо эрзацев. И счастье. Подумай об этом!

– Важнее всего, что проклятые нацисты сгинут! – заявил Арло, которому постепенно передался оптимизм собравшихся.

– Вот так-то лучше, – похлопал его по спине Лео.

– Мне пора домой. Жюстина заждалась.

Арло поднялся со стула. В этот момент в дверь постучали. Открыв дверь, Элиза увидела Джека.

– У меня есть новости, – оглядев собравшихся, сказал он.

Арло снова сел, зато Элен порывисто вскочила:

– Надеюсь, они не касаются Флоранс?

Джек покачал головой. Он выдвинул стул и сел рядом с Элен.

Элиза видела, как приободрилась сестра. До сих пор Элен не принимала участия в общем разговоре. Возможно, все еще приходила в себя после недавнего кошмара. Но с появлением Джека она заметно оживилась.

Между тем Джек почему-то не торопился рассказывать им новости. Несколько раз он открывал рот, так и не произнеся ни слова. Элен взяла его за руки.

– Рассказывайте, – попросила Элиза.

– Это было… – начал Джек и поморщился. – Это было… чудовищное варварство.

– Что случилось? – мрачно спросил Лео.

– Возмездие. Безжалостное возмездие.

– Где?

– В Тюле.

– Из-за чего? – спросила Элиза.

Джек высвободился из-под руки Элен, достал мятый лист бумаги и разложил на столе.

– Такие листовки были расклеены по всему Тюлю.

Он начал читать вслух:

Граждане!

Партизаны-коммунисты жестоко убили сорок немецких солдат.

Действия этих террористов не останутся безнаказанными. За каждого убитого немецкого солдата вы ответите тремя вашими мужчинами. Таким образом, сто двадцать человек будут казнены через повешение, после чего их тела сбросят в реку.

В качестве жеста доброй воли мы не сожжем ваш город дотла.

Джек закончил читать. В кафе стало тихо. Затем Элен заговорила, прикрывая рот дрожащей рукой. Слова давались ей нелегко.

– Это и есть ваши новости? Неужели эсэсовцы так взбеленились, что прибегли к массовым казням?

– Они решили преподать горожанам урок, – ответил Джек, глядя в стол. – Но казнили совсем не партизан. Эсэсовцы хватали мужчин дома, на улицах, на работе, в гостиницах и кафе. Якобы для проверки документов.

– Боже мой! – воскликнул Лео. – И люди этому верили?

– Сомневаюсь, – покачал головой Джек. – Одни шли добровольно, другие под дулом пистолета. Нацисты арестовали несколько сот мужчин в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет, собрали их вместе, затем часть отпустили.

– Боже! – прошептала Элиза, живо представив страдания женщин, чьи братья, отцы, мужья и сыновья оказались в руках нацистов.

– Они хватали всех без разбору, даже местного парикмахера и его брата-зеленщика, учителя, официанта, дворника, которого повесили лишь за то, что его ботинки были в пыли. Отпустили тех, кто обладал влиянием в городе и имел связи.

– Так кем же были люди, которых они казнили? – спросил Лео.

– Не партизанами. Те ушли в лес. Под конец в числе жертв остались одинокие, а также слабоумные. Словом, все, за кого некому было замолвить слово. Их построили со связанными руками. Нескольким городским парням велели принести лестницы и веревки.

Элен и Элиза во все глаза смотрели друг на друга. Элиза до крови закусила внутреннюю сторону щеки.

– Вначале нацисты вешали жертв на фонарных столбах. К каждому прислоняли по две лестницы. На одну поднимался обреченный, на другую – палач. Кто плакал, кто кричал. Иные отчаянно перебирали ногами, а кто-то… У кого-то петля плохо затягивалась. Таких приканчивали выстрелом.

Кто-то вскрикнул. Элиза не знала, кто именно. Она смотрела в пол, мысленно запрещая себе плакать.

– Когда не осталось свободных столбов, палачи стали привязывать веревки к балконам вторых этажей, рядом с корзинами, где цвела красная и розовая герань. – Джек замолчал, сглатывая. Было видно, как он пытается сдерживать чувства. – Казнь продолжалась более трех часов. Смотреть ее нацисты согнали весь город.

– И детей тоже? – испуганно спросила Элен.

Джек не ответил.

– И они казнили всех сто двадцать человек? – спросила Элиза, преодолев немоту.

– Нет. Только девяносто девять. У них закончились веревки. Потом тем же парням приказали срезать веревки с повешенными. По санитарным, так сказать, соображениям тела не стали сбрасывать в реку, а на грузовиках вывезли за город на свалку.

Он склонил голову.

Наступила леденящая тишина. Лео пытался что-то сказать, но так и не смог.

– Весь этот жуткий спектакль был устроен для устрашения населения, – продолжал Джек. – А чтобы окончательно поглумиться над жителями, группа эсэсовских офицеров расположилась на террасе кафе «Тиволи», откуда они наблюдали за казнями, распивая изысканные вина.

И снова молчание. Элиза слушала учащенное дыхание Элен. Было непонятно, то ли сестра задыхается, то ли пытается не потерять самообладания. Элиза протянула к ней руку, но Элен покачала головой и застонала так, словно ее сердце вот-вот разорвется. По щекам Элизы покатились слезы, ей было их не удержать. Арло и Лео оцепенели, потрясенные услышанным.

Тишина становилась гнетущей. Потом Джек снова заговорил:

– То, что произошло в Тюле, уже не исправить. Но хотя бы для Сент-Сесиль все закончилось, и мы должны быть благодарны за это. Кстати, немцы наконец-то убираются из шато.

Элен

Уго уговорил Элен взять выходной. Она согласилась, хотя предпочла бы отправиться на работу. Сейчас, по-прежнему в ночной сорочке, она намывала кухню. Это было единственное пришедшее ей на ум занятие, единственный способ совладать с эмоциями и вновь ощутить себя хозяйкой собственной жизни. От уборки в доме становилось немного светлее. Элен надеялась, что и в ее душе прибавится света. Увы! Она отскребла кухонный стол и отмыла пятна в раковине, однако сумрачное состояние не желало уходить.