Юра не пустил ее в комнату ба:

– Тебе туда не надо.

Она почему-то послушалась.

Сидела у себя, ее колотило, как в лихорадке.

«Надо позвонить Максиму, он же мой муж», – думала она. Но в коридоре чужие люди, разговоры, хлопанье дверьми.

И сил не было встать. Добрела до кровати, упала. Закрыла лицо руками. Даже сейчас я трушу, боюсь выйти, боюсь всего! Боюсь посмотреть на нее. А она там одна, без меня! Моя ба.

Потом все пропало. Обморок? Или сон? Очнулась от того, что над ней стоял Юра.

– Аль, мы все сделали. Все протоколы, бумажные дела. Софью Павловну уже увезли. Одежду я собрал, как мог. Платье синее в горох, она его любила. Чулки, белье.

Сказал, что никаких белых платочков не надо.

– Был агент из похоронного, я дал аванс. Прости, но все выбрал сам. Не хотелось тебя будить – ты так крепко спала. Ну и вообще… В твоем положении… зачем тебе это…

Вставай, Аль. Я тебя покормлю, Тебе надо поесть. Послезавтра тяжелый день. Очень тяжелый. Тебе нужны силы. Чтобы все пережить.

– Послезавтра? – переспросила Аля. – А что послезавтра? И где ба?

– Послезавтра, Аля, у нас похороны. А Софью Павловну увезли. Такой вот порядок. Вскрытие, заключение. Ты понимаешь. – Юра замолк.

Аля тоже молчала.

– Аль, я не знаю, что делать с поминками. Ну и с церковью, с отпеванием.

– Нет, Юр, отпевать не надо. Бабушка не была верующей. И вряд ли этого бы хотела. А насчет поминок… Я, честно, не знаю. Я вообще ничего не знаю и не понимаю, Юрочка! Когда умерли мама и баба Липа, все делали без меня. Соседи, знакомые. Я была еще маленькой. – Она тяжело поднялась и села на кровати. Пригладила волосы.

Юрий подал Але руку. Она отправилась на кухню. Дверь в бабушкину комнату была прикрыта. Аля вздрогнула и заплакала.

Юрий обнял ее и прижал к себе – как сестру, как ребенка. Что-то приговаривал, шептал, гладил ее по голове.

Она освободилась из его объятий и подняла на него глаза:

– Мне надо позвонить Максиму. Моему мужу. Он еще ничего не знает.

Юра кивнул, опустил руки и отвел глаза.

– Конечно.

Максим ничего не понял и все переспрашивал:

– Что, Аля? Говори громче! Плохо слышно! Или перезвони! Ты что, плачешь? Что? Бабушка? Тетя Соня? Ты одна? Нет? Когда это случилось? А почему ты сразу не позвонила? Все, что я несу! Я еду, Аль! Жди меня, Аленький! Жди, моя маленькая, моя девочка! Слышишь?

Юра налил ей чаю, сделал бутерброд и посмотрел на часы:

– Аль, я поеду? Мама одна. Извини.

Аля кивнула:

– Конечно! Спасибо тебе за все, Юр! Без тебя я бы не справилась. – И заплакала.

– Брось! Просто я все знаю про это. Ладно, я побежал? Ты звони! Звони, слышишь? Ты тут одна побудешь, пока он не приедет? Сможешь одна?

– Смогу.

– Тогда до послезавтра.

Конечно, он спешил, чтобы не столкнуться с Алиным мужем.

Но столкнулись – у лифта, лоб в лоб. Посмотрели друг другу в глаза и разошлись.

Дверь была не закрыта, и Максим влетел без звонка.

Он обнял Алю и заплакал.

– Жалко тетю Соню! Не дожила. Не посмотрит на нашего маленького. Не дождалась. Ушла, Аль, эпоха. Бабка твоя была эпохой, Аль. Все, маленькая, спать, спать! Идем, я тебя уложу.

В ту ночь впервые они ночевали в Минаевском.

Вдвоем. А бабушка была далеко, в казенном доме, в холодном подвале. Аля гнала от себя эти мысли, но они приходили снова и снова. Как теперь жить? Как жить со всем этим? Но теперь она не одна. И ей отвечать за жизнь маленького. И за свою тоже. Вот и у нее появились свои счета, по которым придется платить.

Утром пришлось обсуждать – никуда не денешься, – кого позвать на похороны и поминки.

Людей получалось немного. Кроме Али с Максимом, Юра, соседка с пятого этажа Лиза, дружившая с бабушкой, и несчастная Туся. Из старых только педикюрша Клара – знали они друг друга, кажется, с пятидесятых. Певица из ресторана Лиля, бабушкина хорошая знакомая. Только где она? Сто лет про нее ничего не слышно. Ну и, разумеется, Алла. Мать Максима и почти Алина свекровь.

– Подругу свою звать, надеюсь, не будешь? – недобро спросил Максим.

– Нет, не буду. Она бабушку ненавидела.

– Правда? А она вообще кого-то любит?

– Не в этом дело, – ответила Аля. – В той истории, которая их рассорила, Оля не виновата. Надо быть справедливым. Виновата бабушка.

У Максима брови поползли вверх.

– Да, именно так. Давно, сто лет назад, после аварии, я забрала Олю к себе – так мне было легче ухаживать. Бабушка ее не любила, ты знаешь, и была страшно против.

Но я настояла, и она меня пожалела.

А когда Оля от нас уехала, пропали сережки.

Максим усмехнулся, всем видом показывая, что вовсе не удивлен…

– Пропали – на этом настаивала бабушка. Но я-то знаю, как было сто раз! У нее вообще была манера перекладывать все с места на место, типа от воров! Знаешь, какие у нее были схроны? – Аля улыбнулась. – Цирк! То кольцо засунет в банку с гречкой, то цепочку в рис. То осторожно вскроет пачку пельменей и засунет туда! А потом аккуратно заклеит – и в морозилку. Что еще было? – Аля задумалась, вспоминая. – А, увлажнитель! В гостиной висит, на батарее! Керамический такой, туда наливается вода – батареи старые, чугунные, шпарят как бешеные. Так вот, сунула туда пачку денег, а потом забыла и налила воды. Ну как тебе, а? Я ее убеждала, что серьги эти дурацкие она перепрятала, как было сто раз. Переложила. А она нет, и все! И твердила, что видела их неделю назад, накануне Олиного возвращения домой. Точно видела и вообще – «не делай из меня маразматичку! Пока подожди, еще время придет».

А я все не верила. Перерыла тогда всю квартиру, вверх дном перевернула, серег не нашла, ну и поверила. У Оли тогда было трудное положение, денег нет, инвалидность еще не оформлена, продать нечего, мать умерла, отец, считай, тоже умер. Я ее пыталась оправдать, но стало страшно обидно! Понимаешь? Я для нее… Ладно, не об этом.

В общем, ба меня убедила… Ну и я пошла к Оле и все сказала. Она, разумеется, от всего отказалась и назвала бабушку чокнутой. Безумной старухой в маразме. И в чем-то она была права – сколько раз она видела своими глазами, как та что-то ищет! Перепрячет и ищет. У Оли были свои основания. В общем, тогда мы на время расстались, и меня стало мучить чувство вины – это же страшно: обвинить в воровстве человека, не поймав его за руку! Страшно и дико. Не знаю, что бы я делала на месте Оли… Наверное, уж точно не простила бы никогда. В общем, меня терзали чувство вины и тоска. Я очень по ней скучала.