– Ну в этом ты заблуждаешься. И в этом заблуждении и есть твое большое несчастье.

Аля не выдержала, разрыдалась:

– Ты мое счастье, Максим! Большое счастье, слышишь! Ты прости меня, пожалуйста! Я правда не знала, как ты все это воспримешь.

– Боишься меня, – задумчиво произнес он. – А это, Алька, очень фигово. Очень фигово, понимаешь? Ведь если ты так считаешь, тогда зачем все? – В глазах его были боль и тоска. – Зачем, Алька?

Она схватила его за руку и забормотала, запричитала что-то малоразборчивое, но уловил он одно:

– Ты самый лучший и самый любимый…

Максим видел, что у нее начинается самая настоящая истерика, с громкими всхлипами, судорогами, иканием и бесконечным повторением одних и тех же слов.

Крепко прижав к себе, он гладил ее по голове, целовал опухшее и мокрое лицо, обнимал, и наконец она постепенно утихла.

Максим уложил Алю на диван, укрыл одеялом и, взяв за руку, сел с краю, как сидят у постели больного. Она успокоилась, и ему показалось, что она засыпает. В голове мелькнуло: «А ведь она беременна, и всякие стрессы ей противопоказаны».

Он осторожно попытался встать, но Аля сильно сжала его руку и прошептала:

– Посиди, пожалуйста.

Потом они пили чай с кексом, а после решили, что проголодались, и нагрели суп. Смолотили суп и почти целый батон. Аля извинялась за свое «обжорство», а Максим смеялся и говорил, что такая, пухлая, попастая и сисястая, она нравится ему еще больше.

Потом, как бы совсем между прочим, он сказал, что на свадьбу – «А ты наверняка хочешь свадьбу, я просто уверен», – у них денег нет.

– Так что парадные залы, фата там и прочее – я знаю, все девушки об этом мечтают, не спорь! – отменяются. Короче, все эти церемонии не для меня, извини! Давай просто и скромно, посидим где-нибудь: ты, я, мама и Софья – согласна?

Ошарашенная, Аля кивала и убеждала его, что никакой пышной свадьбы и белой фаты она никогда не хотела. «Нет, правда, честное слово!»

В общем, решили – заявление пойдут подавать во вторник, в понедельник в загсе, кажется, выходной.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Аля.

– Где-то слышал.

Они рассмеялись.

Уехала Аля поздно – сказала, что бабушке нездоровится. На самом деле очень хотелось побыть одной.

На пороге долго целовались. По-другому, не так, как обычно. И Аля снова плакала, а Максим смеялся и называл ее дурочкой.

– Ведь все хорошо, чего ты ревешь?

Она улыбалась и сквозь слезы твердила:

– Не знаю…

Теперь предстоял разговор с бабушкой. Самое сложное.

В метро Аля уснула, чуть не проехав свою станцию.

На улице пахло весной, и воздух был прохладным и свежим. Скоро лето, экзамены, выпускной, а дальше – каникулы, торчащее пузо, свадьба и… Вся жизнь! Большущая, длинная, долгая! Вместе.

Утром увидела, что бабушка смотрит на нее странно, с каким-то любопытством:

– Аля, ты что-то поправилась! Или мне кажется?

Покраснев, отвела взгляд:

– Ну да… немножко. На углеводы потянуло, на булочки. Медсестра в школе сказала, что это бывает – весенний авитаминоз.

– А-а-а! – протянула ба. – Весенний. Понятно.

«Скажи, – твердила Аля про себя. – Вот сейчас и скажи, как раз самое время!»

Но промолчала, заячья душонка.

Во вторник они с Максимом подали заявление, после он пригласил Алю в кафе – отметить «важное событие».

– Боюсь только, что разоришь меня, Алька, с твоим-то аппетитом. Имей в виду – зарплата у экспедитора маленькая, так что скромнее, родная!

«Родная. Он сказал – родная. Впервые».

Сердце пело.

Аля и правда старалась держаться скромнее, но все равно объелась – салат с кальмарами, бульон с пирожком, жаркое из утки. Максим смотрел на нее и смеялся, в глазах прыгали чертики. А она смущалась, обижалась, отодвигала тарелку и через минуту пододвигала ее снова, опять принимаясь за еду.

На улице Максим купил ей букетик нарциссов, нежно-белых, с ярко-желтой середкой, пахли они восхитительно.

Шли по Страстному под руку, ну просто солидная семейная пара. Аля оживленно болтала:

– Знаешь, странно: все беременные реагируют на запахи. А мне хоть бы что! Соленого хотят или кислого, а мне – всего и подряд! И главное – побольше!

– Я заметил, – улыбался он, – что всего и подряд. И что побольше.

Аля тут же краснела, делала обиженное лицо и через минуту смеялась.

– Ты сказала Софье? – неожиданно серьезно спросил Максим.

– Сегодня скажу. Мы же сегодня подали заявление. А ты маме?

– Тоже сегодня. Но за нее-то я как раз спокоен. Алла будет не просто рада – счастлива. Наконец-то ее неудачник-сын остепенится. Ты боишься Софьи?

– Боюсь, потому что столько молчала, обманывала ее.

– Не только поэтому, не ври. При всей ее любви к Мусе вряд ли она мечтала породниться с ней таким способом. А хочешь, я пойду к ней и все объясню?

Аля покачала головой:

– Нет, спасибо. Я врала, мне и отвечать. Разберусь.

Но в тот день опять не сказала – у бабушки поднялось давление, и пришлось вызвать «Скорую». Как говорится, не до новостей. Решила – через пару дней, пусть немного окрепнет.

А через пару дней у арки при входе во двор наткнулась на товарища Фуражкина. Почему-то обрадовалась ему, как старому знакомому:

– Ой, Юра! Привет! Как дела?

Тот, увидев ее, как всегда, смутился и покраснел:

– Привет, да все нормально. Работаю в Следственном. Работа нравится. Мама… болеет. А в целом… все хорошо.

А ты изменилась, Аля! Повзрослела, что ли? Поправилась немножко, но тебе это очень идет! Румяная, свежая. И это в конце учебного года! Как работа, довольна? Детки не надоели? Как Софья Павловна, не хворает? Все хочу ее навестить, а все времени нет.

– Бабушка по-разному, – вздохнула Аля. – Возраст, сам понимаешь. Давлением мается. Но в целом бодра и разумна, как всегда. Но вообще-то сдала, Юр. Сдала.

Помолчали.

– А я, Юр, выхожу замуж! А насчет пополнела, – Аля улыбнулась, – так я в положении!

Юра отвел глаза и с усилием выдавил:

– Поздравляю. Ладно, прости, я побежал. – Он посмотрел на часы. – Я тут случайно, к старым знакомым зашел. Софье Павловне низкий поклон. Ты на работу?

Аля кивнула.

О, как потрусил! Как укусили. Ну да ладно, бог с ним.

Его тоже можно понять.

Юрий Котиков обернулся – Али уже не было.