Он сел на скамейку и посмотрел на свои руки – они ходили ходуном, как у заправского пьяницы. Ладно, переживем. И так все было понятно. Зря он тешил себя надеждой – вдруг когда-нибудь. Всякое ведь бывает.

Не бывает. Если женщина не любит, то не бывает. По крайней мере с такими, как Аля.

Посмотрел на часы – забежать к Софье Павловне? Да, полчаса есть. Как говорится, с оказией. Когда он еще попадет в этот двор? Никогда.

Софья Павловна открыла дверь и расплылась в улыбке:

– Юрочка! Ну наконец-то! А я тебя, признаться, ждала! Проходи, почаевничаем!

Он скинул куртку и ботинки, вымыл руки и с тяжелым сердцем прошел на кухню.

Софья налила чаю и села напротив.

– Какие новости? Как ты, как мама? Ну и вообще?

На последнем слове сделала ударение.

Юра хлебнул чаю, пробурчал что-то про работу, рассказал про маму: все по-прежнему, болеет, но хорошо, что так, не хуже. А в целом… все по-старому без новостей.

– Ой ли? – усмехнулась Софья Павловна. – Ну вы просто разведчики, и ты, и она!

Юра удивленно вскинул брови.

– А что, нет? – усмехнулась Софья Павловна. – Ты что думаешь, я ничего не вижу и не понимаю? И сколько можно молчать? Я вам что, враг?

Юра совсем смешался и растерялся:

– Простите, не понимаю. Вы о чем?

– О чем? Ну ты к тому же шутник, Юрий Котиков. Не знала, что у вас там, в милиции, такие шутники.

Уставившись в стол, Юра угрюмо молчал.

– Ну, раз ты такой непонятливый, я про тебя и про Альку. Мне кажется…

– Софья Павловна, – резко перебил Юрий. – Я не знаю, что там вам кажется, простите за резкость. И уж совсем не знаю, что у вас с вашей внучкой и что она вам рассказывает, точнее – что врет. Только мы не вместе. И еще, – он, видимо, решил идти до конца, – и еще я знаю, что Аля выходит замуж. И что она в положении. Извините.

Он резко встал и быстро вышел в прихожую. Оттуда крикнул:

– Спасибо за чай.

Софья Павловна сидела как каменная. В голове полный сумбур. Выходит замуж? Какой-то жених? В положении? Ее Аля? И это не Юра? Тогда кто? И почему внучка от нее это скрывает? Сильно закружилась голова и затошнило. Опять давление. Еле-еле, держась за стенку, добрела до кровати. Легла. Голова разрывалась. Адская, невыносимая боль. Надо выпить таблетку, а достать сил нет. Вот она рядом, на тумбочке. Но не дотянуться. Уснуть бы. Нет, не получится. Кое-как приподнялась, взяла таблетку. Стакан был пуст. На сухую не проглотить. Значит, надо подняться и налить воды. Ничего, потихоньку. По стеночке.

Доплелась. Дрожащими руками налила полстакана. Врач говорит, запивать надо целым стаканом. Да черт с ним, сойдет. Присела на стул. Хоровод. Перед глазами хоровод, карусель. Как все кружится, кружится. Дойти бы обратно, до спальни. Минут через десять таблетка подействует, и она уснет. А проснется, и станет полегче, отпустит. Вечером придет Аля, и они разберутся. Конечно, разберутся, а как иначе? Они самые близкие люди, Аля все объяснит и успокоит. Но какая же молчунья, скрытница! Вся в свою мать.

Софья Павловна осторожно, опираясь на стол, поднялась.

По стенке вышла из кухни. Коридор. Теперь еще чуть-чуть – и комната. А там кровать. И она ляжет.

В коридоре остановилась передохнуть. На комоде у вешалки стояла Алина сумка. Не рабочая, вроде портфеля, большая, с карманами, чтобы влезали тетради. Сумка парадная, с ней Аля выходит в свет. Хотя какой там свет, где она бывает? Куда она ездит, ее Аля? К кому? Где и с кем она проводит время? Господи, какие черные мысли лезут в голову.

Хотела продолжить путь, но… как стукнуло. Боже… Не дай бог, что за мысли?

Взяла сумку, залезла внутрь и… Он сразу попался ей на глаза. Сразу. Как будто специально, чтобы долго не искала.

Проездной на электричку. Казанский вокзал, станция Кратово. На полгода. Просрочен. Не выкинула, забыла.

Покачнувшись, Софья Павловна схватилась за комод. Только бы удержаться на ногах. Медленно побрела до спальни. Только бы не упасть, только бы дойти.

Дошла. Легла, упала на кровать. Било, как в лихорадке. Как она не догадалась? Дача друзей, шашлыки, грибы, ягоды, природа! Все врала, все. Ездила туда, в Кратово, к этому бездельнику.

Боже! А Левкина квартира? Выгнала жильцов? Вот почему четвертый месяц нет денег! Врала, что у них временные трудности и отдадут позже и сразу. Какая изощренная, опытная лгунья! Просто профессионал. Все правильно, все сошлось – туда она заселила Максима! Вот поэтому и кончились грибы и ягоды, санки и лыжи…

Ох, Аля, Аля! По проторенной дорожке, по протоптанному пути. Повторение непройденного. Как ты повторяешь судьбы бабушки, матери. Все ведь можно было предсказать заранее. Но как она, Софья Павловна, все пропустила, с ее-то опытом, с ее чутьем?

Ее бедная девочка с этим ничтожеством. Беременная. Он женится? Смешно. Да и на черта он нужен, эта никчемность!

В горле как будто что-то застряло – не проглотить, не продохнуть. Дышать тяжело. Невозможно вздохнуть.

Ох как тошнит. Невыносимо. Жжет в груди, будто туда плеснули ведро крутого кипятка. Прозевала, опять прозевала. Сына прозевала, невестку. А теперь Алю. Кажется, единственную, кого она любила в своей жизни.

Софья Павловна попыталась сменить положение – вдруг боль в груди чуть отойдет. Но боль обожгла с новой силой. Все, видимо, все. Бедная Аля… Она одна не справится. Хотя она сильная, ее девочка. И какая умелая лгунья! Или не в Але дело? Это она, Софья Павловна, проглядела, потому что не хотела ничего замечать. Придумала себе милую сказочку и сама же в нее поверила. Аля не говорила, боялась. Бедная, бедная! Снова одна, только теперь еще и с ребенком.

Софья Павловна растерянно оглядела комнату, где прошла вся ее жизнь. Старые, выцветшие, когда-то богатые и красивые обои под старину – кажется, их называли шаляпинскими. Старинный светильник – изящный, синее с белым, бронзовые лилии – ар-нуво, любимый стиль. Тяжелые бархатные занавеси на окнах – почти всегда закрытые, она любила полутьму. Пейзаж над кроватью – мелочь, дешевка, подделка. Все настоящее давно продано и проедено. Ну и бог с ними, разве вещи принесли ей счастье? Радость – да. Гордость. А счастье – нет. Прикроватный столик – ампир, комиссионка в Питере, за копейки. Продавец уверял, будто XIX век. Может быть. Хотя все они плуты. Правда, в Питере в те года, в шестидесятые, комиссионки были завалены антиквариатом. И все за копейки. Для нее это были копейки, для них с Левкой. Кровать. Ее любимая «царская» кровать. Резное изголовье, удобный матрас. Сколько слез она пролила на этой кровати, на этих подушках! Мировой океан! Иногда было счастье. Нет, не с Левкой – упаси господи! С тем, другим. А куда было деваться? В гостиницу тогда не пускали. Да и эта кровать ее, с мужем они давно спали врозь – никакой подлости и осквернения. Впрочем, что осквернять? Семейное ложе? Так его не было. Впрочем, сделать подлости Левке ей не было стыдно. Но счастье было коротким и обманчивым. И снова драма. Господи, как она устала от драм! Бросилась как в омут. Ничего не видела, ничего! А считала себя умной! Куда там…