При упоминании моего настоящего имени лицо Летты чуть дрогнуло, а черты застыли в напряженном внимании.

– Я клянусь, – продолжал я свой рассказ, – любить и заботиться… пока смерть не разлучит нас». Помню, как при этих словах взмокли мои ладони. Я хотел вытереть их о штаны, но Мари не выпускала моих рук. В конце концов я все же произнес все, что полагается, и Боунз, повернувшись к Мари, попросил ее повторять за ним слова клятвы. Она справилась с этим гораздо лучше меня, но говорила совсем тихо, чуть не шепотом. Потом Боунз причастил нас, мы зажгли свечи и повернулись к гостям. Мари держала меня за руку, и мне казалось, что в часовне нас только двое. Нет, не так, нас было двое, но мы стали одним, и всё, буквально всё было нам по силам. Мы были – «мы».

Потом, как полагается, мы поцеловались. Я едва не задохнулся – так долго Мари прижимала меня к себе. Я чувствовал, как трепещет ее тело, как подрагивает подбородок и слегка стучат друг о друга жемчужно-белые зубы. Из зала снова донесся смех, и под этот звук мы прошествовали к выходу из часовни.

Стоял ноябрь, воздух был прохладен и свеж. Праздничный прием должен был состояться в большом шатре, установленном прямо на траве. Когда мы вошли, распорядитель представил нас как мистера и миссис, и меня это почему-то насмешило…

Я немного помолчал, потом покачал головой.

– …Не знаю, во всяком случае, я помню, что смеялся. На душе было легко и радостно, ведь сбылись все мои мечты. Тот день был счастливейшим в моей жизни – без дураков. Никаких сомнений у меня не было, да и быть не могло. Ничто не сравнилось бы с той радостью, которую я испытывал тогда.

Тут я снова замолчал, чувствуя, как горечь вновь наполняет мое сердце.

– Мы танцевали, фотографировались то вдвоем, то со свидетелями, то с гостями. Мари все время была рядом – мы не отходили друг от друга буквально ни на шаг. Наконец настала пора садиться за стол. К этому времени я уже не чувствовал собственных ног, потому что в магазине, где я заказывал смокинг, перепутали размер и прислали ботинки, которые были на два номера меньше, чем нужно. Но мне было все равно. В конце концов, я вовсе не собирался носить их – да и смокинг тоже. И тут начались тосты за новобрачных…

Я снова ненадолго замолчал.

– Гости вставали один за другим, говорили какие-то слова, которые я не запомнил. Наконец поднялся Роджер, свидетель с моей стороны. В руке он держал бокал шампанского… Когда он постучал по нему вилкой, призывая к вниманию, Мари вдруг схватила под столом мою руку и сильно сжала, и я увидел, как ее глаза наполняются слезами. Она силилась улыбнуться, но вместо улыбки получилась какая-то жалкая – и жалобная – гримаса, словно Мари заранее просила у меня прощения. Роджер тем временем поднял бокал повыше и сказал…

Мой голос прервался. Мне не хотелось вновь заглядывать в прошлое, но было слишком поздно. Память не подвела, и прошлое вернулось само.

– …Роджер широко улыбнулся и сказал: «Мы с Дэвидом дружим уже давно, и я рад и счастлив, что он доверил мне быть свидетелем на своей свадьбе. Я, разумеется, приготовил для новобрачных подарок, который, как мне кажется, прекрасно подходит к сегодняшнему торжеству. Для меня он связан с одним из лучших моментов в моей жизни, с одним из приятнейших воспоминаний, которое навсегда останется в моем сердце… Кстати, каждый из гостей может своими глазами увидеть, что это такое…»

Что-то в его интонациях мне не понравилось, но Роджер уже наклонился и достал из-под стула, на котором я сидел, плотный бумажный конверт, приклеенный скотчем снизу к сиденью. Подняв его над головой, Роджер добавил: «У каждого из вас под стулом есть копия». Словно зачарованный, я смотрел, как гости открывают свои конверты и как на их лицах выражение веселого любопытства сменяется ужасом и отвращением. Сто с лишним гостей дружно вдохнули, отчего в праздничном шатре образовался полный вакуум. Сто с лишним пар глаз устремились на меня.

«За Дэвида и Мари!» – Роджер высоко поднял свой бокал. Мари вскрыла наш конверт, на стол высыпались фотографии, и свет в ее глазах погас, а лицо сделалось белее платья. Она взглянула на меня. Покачала головой. Зажмурилась. Медленно, словно пловец под водой, я придвинул к себе фотографии, перевернул и уставился на ту, что лежала сверху. Прошла вечность, прежде чем я сумел сосредоточиться на снимке. На нем был запечатлен номер отеля, в котором накануне вечером состоялся наш предсвадебный ужин. На столике рядом с кроватью лежала вчерашняя газета, а на кровати белели два обнаженных тела…

Мой голос превратился в хриплый, почти неразборчивый шепот, и я сглотнул, стараясь прочистить горло, в котором застрял плотный комок.

– Остальные четыре фотографии, в общем, повторяли первую, но на каждой из них тела на кровати были запечатлены в несколько другой позиции. – Я запнулся, прищуриваясь, бросил взгляд на далекий океанский горизонт. – Это были мой главный свидетель и моя жена. И на ее пальце блестело подаренное мною кольцо.

Элли и Летта ошеломленно уставились на меня, округлив от ужаса глаза и широко раскрыв рты.

Финита ля комедия? Занавес? Не тут-то было. Я добрался только до середины своей повести.

– Понадобилось довольно много времени, прежде чем до меня дошло, что́ на самом деле означают эти снимки. К этому моменту наиболее сметливые гости начали покидать шатер, где проходил праздничный прием. Подняв голову, я заметил, что стул рядом со мной пуст, а Мари нигде нет. Она исчезла. Растаяла в разреженном воздухе шатра.

Я поднялся, медленно, словно старик. Роджер стоял за столом напротив меня. На его лице застыло выражение крайнего довольства и злобной радости. «Ну, и что ты собираешься делать дальше?» – безмолвно спрашивал он, а я… я все еще не мог поверить собственным глазам. Наконец я пришел в себя настолько, что сумел сдвинуться с места. Я хотел бежать за Мари, но Роджер поймал меня за руку и прошептал: «Что бы ты теперь ни делал, для нее я всегда буду первым! И она всегда будет моей». Почему-то тогда я подумал, что он провернул всю эту штуку специально, чтобы сделать мне побольнее. Чтобы расквитаться со мной за какое-то давнее зло, которое я ему причинил, вольно или невольно. Несколько мгновений я всматривался в его лицо, чувствуя, как расплывается и исчезает в моем мозгу граница между тем, что было реальностью, и тем, что ею быть не могло. Роджер внимательно следил за моим взглядом и, должно быть, разглядел в нем что-то, что убедило его: цель, которую он перед собой ставил, достигнута. Тогда он улыбнулся. Кивнул. Засмеялся. Задуманная им месть полностью свершилась.

Должно быть, он начал действовать, еще когда я валялся в больнице, не отличая бред от яви. День за днем он убеждал Мари, что я могу не выжить. Что ей нужно быть к этому готовой. Что она должна просчитывать варианты, а не жить в надежде на то, что все будет непременно так, как ей хочется. Это была самая настоящая психологическая война. Или, лучше сказать, эмоциональный террор. Роджер воспользовался моментом, когда Мари была слабее всего, и обратил его к своей пользе.