– Вы ничего не знаете! – она топнула ногой.

– Может быть, – спокойно ответил я, продолжая смотреть на нее.

Прицепив Солдату поводок, который он терпел, но по-прежнему не одобрял, мы двинулись вдоль причала по направлению к бую и в конце концов уперлись в кованую железную решетку, за которой начинался заваленный обломками бетона берег. Там мы повернули на Уайтхед-стрит, миновали грузовик, с которого торговали мороженым и коктейлями пинья-колада, и, проскользнув в небольшую калитку в ограждении, которую я открыл, нажав хорошо спрятанную защелку, зашагали по поросшему редкой травой берегу, упиравшемуся в бетонный волнолом. Взобравшись на него, мы прошли по волнолому до самого конца. Перед нами расстилалось широкое водное пространство, через которое пролегала невидимая граница, отделявшая Атлантический океан от Мексиканского залива.

Здесь я показал своим спутницам на огромный обломок бетона размером с микроавтобус, не меньше. Когда-то он служил опорой моста, но теперь валялся на боку, наполовину уйдя в песок, защищая берег от разрушительного действия штормов.

– Я хотел бы рассказать вам кое-что об этом камне… Но сначала присядьте – рассказ будет долгим.

По лицам Элли и Летты я видел, что мне удалось их заинтриговать, но и сомнение на них тоже присутствовало. Тем не менее они сели на край волнолома и свесили ноги вниз. Я остался стоять.

– Тогда мне было двадцать три года. Я только что закончил академию – закончил одним из лучших на курсе. Я закончил и семинарию – это совсем другая история, но в случае необходимости я мог бы сойти и за священника, а такая необходимость очень скоро возникла. Дело было в том, что меня приняли на работу в одно правительственное агентство, так глубоко законспирированное, что у него не было даже названия. И для этого имелись очень веские причины. Приятелям я говорил, что буду работать в Вашингтоне, но на самом деле я был там только однажды, на каникулах.

Прошло какое-то время, и мой начальник отправил меня под прикрытием в одну из церквей на Восточном побережье – в район, где слишком часто пропадали без следа совсем юные красивые девушки. Я поехал туда как молодой священник. Про таких говорят – молоко на губах не обсохло. Полгода я расследовал эти исчезновения, хотя для этого мне пришлось, почти в буквальном смысле, идти по дорожке из хлебных крошек. Осторожно и терпеливо я собирал местные сплетни, расспрашивал потихоньку людей, которые боялись говорить вслух, и в конце концов мне открылась вся картина. Нужно было действовать, и я в одиночку ворвался в роскошный особняк главного подозреваемого, который был очень состоятельным человеком и большой шишкой в церковной иерархии. Беда была в том, что он питал слабость к маленьким девочкам, от которых ему впоследствии приходилось избавляться. Тогда я был еще совсем зеленым, поэтому мне даже в голову не пришло, что он может меня ждать. А он ждал. Девочек я вывел, но слишком рано повернулся к нему спиной, вот и получил несколько пуль. Определенно, это был не самый удачный день в моей жизни.

Мой начальник – вы его знаете под именем Боунз – перекинул меня через плечо и успел доставить в ближайшую больницу, где было травматологическое отделение. Оттуда он позвонил Мари и сказал, что нашу свадьбу, вероятно, придется немного отложить. Операция длилась двенадцать часов. Я потерял много крови, мое сердце трижды останавливалось, но каждый раз врачам удавалось запустить его вновь. Все это происходило практически на глазах у Мари, которая дежурила в коридоре. Наконец меня перевели в реанимацию, где я провалялся месяц. Когда врачи убедились, что опасность миновала, меня перевели в отделение реабилитации, где я провел почти полгода. Я был так слаб, что не мог поднять двухфунтовую гантель, не мог самостоятельно сделать и двух шагов – даже в туалет я не мог сходить без посторонней помощи. Мари купала меня, подстригала мне волосы, меняла повязки. Она не оставляла меня ни на минуту, не отходила от меня ни на шаг – во всяком случае, когда я был в сознании, она всегда была рядом. Только благодаря ей я в конце концов смог покинуть больницу.

Наша свадьба все-таки состоялась – почти на год позже, чем мы планировали, но состоялась. Мари не собиралась отказываться от того, о чем так долго мечтала. Часовня на острове была совсем маленькой, но для нас это был самый удобный вариант. Я стоял у алтаря. Зал был полон гостей – друзей и родственников. По правую руку от меня стоял священник, который должен был нас венчать, здесь же выстроились в ряд шаферы и подруги невесты. Мой главный свидетель и лучший друг Роджер стоял чуть позади меня.

Наконец заиграла музыка, я моргнул – и увидел ее. Точнее, не ее – я увидел что-то белое, ослепительно сверкавшее в солнечных лучах. Кажется, я зашатался, и Роджер едва успел меня поддержать. Священник и гости засмеялись, но я их почти не слышал. Мари шагнула вперед; она плыла ко мне, точно в замедленной съемке. Мне казалось – весь окружающий мир поблек, отодвинулся, и осталась только она. И она была прекраснее всего на свете! Я никогда не видел ничего подобного, и… Когда Мари дошла до середины прохода, кто-то из ее подружек сунул мне в руку носовой платок. Наверное, я плакал, но сам я этого не чувствовал. Среди гостей снова раздался смех, но я не слышал: Мари уже поднималась по ступенькам. Вот она протянула мне руку, и я почувствовал, как дрожат ее пальцы.

Я закончил военную академию, и у меня была работа, о которой я не мог никому рассказывать, но Мари, несомненно, о многом догадывалась. Кроме того, именно она полгода выхаживала меня после того, как я получил несколько сквозных пулевых ранений, именно она учила меня ходить заново после того, как я едва не отправился на тот свет. Человеческое тело плохо реагирует, когда его пытаются продырявить.

Если раньше Элли и делала вид, будто мой рассказ ее ни капельки не интересует, то сейчас ее лицо выражало пристальное внимание.

– Мари сказала: у нее такое чувство, будто весь мир лежит сейчас перед нами, – продолжал я. – А я ответил, что она и есть мой мир. Некоторое время она смотрела то на меня, то на свои туфли, то снова на меня. Она явно нервничала, но я не придал этому значения – я и сам чувствовал себя как на иголках. Сначала мы пытались слушать, что говорит священник, – кажется, я забыл упомянуть, что это был Боунз, – но постоянно сбивались, и ему несколько раз приходилось повторять свои слова, а то и начинать сначала. Наконец мы добрались до обетов. И тут Мари наклонилась ко мне и прошептала так тихо, что услышать ее мог только я:

«Ты уверен, что я тебе все еще нужна?»

– Боунз… – Я продемонстрировал Летте и Элли свой телефон. – Это ему я звоню в Колорадо… Он что-то говорил, улыбался, откашливался, пытаясь привлечь мое внимание, но мне было не до него. Я наклонился к Мари – совсем близко – и прошептал в ответ:

«Ты для меня всё!»

Она слегка качнула головой, и слезы потекли по ее прекрасному лицу. Тягостная пауза длилась несколько секунд, потом Мари вскинула на меня глаза и проговорила с непонятной мольбой в голосе:

«Подумай… пока еще не поздно!»

Она пыталась сказать мне что-то такое, что ей совсем не хотелось говорить. Или хотелось, но она не могла. Но тогда я этого просто не понял и повторил за священником: «Я, Дэвид Мерфи, беру тебя в жены…»