Что я делаю?

Я разжимаю пальцы и отшатываюсь от Лизы. Ее дочка за ширмой плачет. Ее дочке семь лет. Моей сейчас было бы столько же.

Я говорю:

– Прости. На меня вдруг что-то нашло.

Лиза набрасывает халат, наклоняется к моему уху и шепчет:

– Я думала, ты не такой, как все. Я ошиблась.

Потом она уходит к Насте за ширму, и я слышу ее ласковый голос:

– Все хорошо, моя девочка, это сон, это просто сон…

Я выхожу из ее спальни в харчевню. У окна на лавке, опустив взъерошенную голову на замызганный стол, дремлет Пашка. Перед ним – недопитый кувшинчик рисовой водки и нетронутая закуска: оскаленные летучие мыши на шпажке; они как будто над ним смеются. Автомат сполз с плеча, широко раскинуты ноги в безразмерных, заправленных в сапоги галифе. Я таким увидел его в первый раз – и таким же вижу в последний: нескладным щенком овчарки с большими лапами.

Только в этот раз я его не бужу, а бесшумно выскальзываю на улицу. Пора в путь.

Я в три затяжки выкуриваю сигарету, глядя на темное окно фанзы, – я знаю, там, во тьме, пахнет медом и лесом, и черноволосая женщина, с которой я зачем-то был груб, утешает ребенка, – включаю зажигание и сажусь в седло мотоцикла.

– Товарищ Шутов! Постойте!

Из харчевни, с грохотом своротив деревянную лавку и волоча по земле автомат, за мной бросается Пашка. В его руке фотография, и он протягивает ее мне с таким видом, как будто я тону, а этот черно-белый прямоугольник поможет мне выплыть.

И я хватаю это фото двумя руками – как единственную соломинку, соединяющую меня с миром живых.

– Я вас искал, искал… хотел спросить… – пьяно бормочет Пашка, – по поводу женщин совета… вот как мне сделать, чтобы женщина полюбила… Ребята сказали, вы в фотоателье…

Я вырубаю мотор мотоцикла. Он говорит, говорит, а я стою и смотрю на фото.

– …Ну я пришел… Вас нет… Гляжу – в водичке карточка плавает, одна-единственная… Остальные-то все вы вытащили, а эту забыли… Так я подумал – вам надо на нее глянуть. Уж больно похожа на женщину, которая была у вас в часиках…

На фотографии – Лена. Темный плащ. Непривычно короткие волосы. Резко очерченные, высокие скулы. Незнакомый, колючий и затравленный взгляд. С короткой стрижкой она похожа на мальчика-новобранца. А с этим взглядом – на ощетинившегося зверька. Но это точно она.

– …Я в штаб бегом, потом опять к ребятам – вас нигде нет… Дай, думаю, к Борьке загляну, вдруг вы тут…

Скорее всего, это последняя фотография на отснятой Деевым пленке, раз она была в самом низу. Скорее всего, она сделана после той, где нагрудные часы в куче мертвых тел. Скорее всего, Елена жива.

– …ну, заодно и рисовой выпил… А то свидание у меня, товарищ Шутов, не получилось…

На фотографии она не одна. Напротив Лены – бородатый мужчина с охотничьим ружьем на плече. На заднем плане чернеют кладбищенские кресты.

– …Я и цветы собрал, и картошку принес, а она со мной не пошла. А с косорылым почему-то…

Я перебиваю:

– Кто этот мужчина?

Я трясу фотографией перед самым его лицом.

– Так это же Сыч Андрон, Ермилов брательник…

Рядовой Овчаренко широким жестом указывает в сторону домов староверов, слегка пошатнувшись, хватается рукой за руль мотоцикла и только сейчас как будто замечает и сам мотоцикл, и набитый мой вещмешок, и баклажку с водой.

– Вы что же, товарищ Шутов… из Лисьих Бродов уже у… уезжаете?..

Я снова закуриваю. Смотрю на фотографию. На дома староверов.

– Уже нет, Овчаренко.

Он улыбается, но в глазах по-прежнему беспокойство:

– Товарищ Шутов. У вас кровь из носа идет.

Владивосток. Сентябрь 1945 г.

– Они в Маньчжурию шли, – с усилием ворочая языком, но горячо и часто дыша, сказал Пика. – Флинт и Циркач.

Он попытался распахнуть глаза, но не смог. Зажмуриться полностью тоже не получалось: начальник не позволял ему ни заснуть, ни проснуться. Пика стоял на коленях на земляном полу сарая, положив сжатые кулаки на перевернутый ящик. Разжать кулаки он тоже не мог, и не мог сменить позу, хотя не был связан. Через неплотно сомкнутые, как у поломанной куклы, веки Пика видел руку начальника в кожаной черной перчатке. Начальник сидел напротив. В ладони начальника лежал кривой ржавый гвоздь. Гвоздь был наказанием – на случай, если Пика будет плохо себя вести. Но Пика вел себя хорошо. Он впустил начальника к себе в голову и в живот и отвечал на все вопросы начальника.

– Маньчжурия – это слишком общо. Где Максим Кронин? Конкретно?

Начальник, кажется, недоволен. Пика задышал еще чаще и через узкие щелки век покосился на гвоздь:

– Они Пике не говорили…

– А что говорили?! Думай! – рявкнул начальник и полоснул перед собой воздух гвоздем.

Кривая, резкая боль пронзила Пике нутро, и крутанулась в кишках зазубренным острием, и вкусом ржавчины и металла разлилась на небе и языке.

– Недалеко… от границы… озеро, – захлебываясь, сказал Пика. – Флинт говорил, там рядом японцы.

– Так, уже лучше.

В голосе начальника Пике почудилась похвала, но острие по-прежнему ощущалось внутри.

– …Но там везде озера и японцы. Конкретней?

Начальник медленно принялся вертеть в пальцах гвоздь по часовой стрелке.

– Японский лагерь! – взвыл Пика.

Гвоздь замер и выскользнул из ладони начальника. Пика облегченно вздохнул.

– Японский лагерь неподалеку от маньчжурской границы, – судя по голосу, начальник остался Пикой доволен; он даже позволил Пике открыть глаза, хотя и не позволил моргать. – Мы такой лагерь знаем. Верно, Силовьев?

– Отряд пятьсот двенадцать, – быстро отозвался Силовьев. Пика его раскусил. Этот Силовьев только делал вид, что тоже начальник, но гвоздь крутить не умел и сам боялся начальника.

– Чего стоишь как пень? Дай карту, Силовьев!

Силовьев суетливо извлек из планшета армейскую карту и, смахнув с ящика руки Пики, как будто его сжатые кулаки были просто мусором, разложил ее перед Аристовым.

– Так, вот здесь был японский лагерь… – начальник ткнул холеным пальцем в ничем не примечательную точку на карте. – А здесь вот озеро Лисье… Ближайший населенный пункт… – палец пополз по карте голодным червем, – Лисьи Броды.

– Вы думаете, товарищ полковник, Флинт и Кронин там, в этих… бродах?

– Макс – хитрый лис. В Лисьих Бродах ему самое место, – Аристов улыбнулся уголком рта. – Но он один. Флинта он, конечно же, устранил, это ведь азы. Мне только странно, что Макс вот этому клоуну дал уйти… – начальник брезгливо глянул на Пику. – Еще раз, как он тебя отпустил?