то ли охранял, то ли предотвращал побег. Джоду был не единственный, кто как бы в шутку называл “Кембридж” плавучей тюрьмой.

Больше всего Нил страдал от отсутствия новостей – на борту никто не знал, что происходит вокруг, словно корабль уже ушел в плавание.

К счастью, безальтернативным связником стал Комптон, доставлявший на “Кембридж” приказы властей. Визитов сего источника информации все ждали с большим нетерпением, а уж Нил-то особенно.

После года совместной работы он чутко улавливал настроения друга и вскоре заметил, что Комптон, утратив свою обычную бодрость, с каждым разом выглядит все более удрученным. Кроме доставки сообщений, иной работы почти не осталось, жаловался печатник. Новый генерал-губернатор Цишань привез своего толмача, да беда в том, что этот Пен Бао никакой не переводчик, его знание английского ограничено пиджином, которого он нахватался, служа у печально известного торговца опием Ланселота Дента. Новый толмач – хоу-гау, подлец, который “врет даже в молитве”. Однако он как-то сумел снискать расположение генерал-губернатора, а прежних советников и толмачей комиссара Линя погнали вон. Бюро переводов распустили, Чжун Лоу-сы больше не подпускают к серьезным делам.

В начале ноября печатник буквально ошарашил Нила, сообщив ему, что намерен покинуть Гуанчжоу и вместе с семьей перебраться в свою родную деревню неподалеку от Чуенпи.

Зная, что Комптон и его родные очень любят Гуанчжоу, Нил оторопел.

– Но почему? Что-то случилось?

Печатник помрачнел.

– Ситуация в городе быстро меняется. В ходу ярлыки “предатель”, “шпион”, и потому у всякого, кто был связан с иноземцами, есть повод для опасений. Город превратился в крокодилий садок. Поди знай, что может произойти. Ради блага семьи я решил уехать.

Команда “Кембриджа” знала, что напряжение в городе возрастает, однако это не остановило ласкаров-мусульман от ежемесячного посещения мечети Хуайшэн. Правда, проявив благоразумие, они больше не пользовались паромной переправой, но вместе с вооруженным конвоем добирались до Гуанчжоу в нанятых лодках. Обычно ласкары отбывали в четверг вечером, ночь проводили в мечети и на другой день после полуденной молитвы возвращались на “Кембридж”.

Возможность вырваться из корабельного заточения выпадала нечасто, и потому Нил присоединялся к ласкарам в их ежемесячных вылазках. Джоду с друзьями шел в мечеть, а он, переправившись на другой берег реки, добирался до монастыря Океанский Стяг, где всегда мог рассчитывать на теплый прием Таранатх-джи. Бывало, там он встречал и Комптона.

Однажды в разгар зимы их троица завела долгую беседу. Из верных источников Комптон узнал, что генерал-губернатор Цишань не желает нового вооруженного столкновения с англичанами; будь его воля, он бы удовлетворил их требования. Но император категорически запретил всякие уступки. Приказ Пекина остался неизменным: любой ценой изгнать “несносных чужаков” из Китая.

В разговор вступил Таранатх-джи, заметив, что выдворение англичан возможно, если последовать совету гуркхов: объединенными силами атаковать британцев с тыла, на бенгальских территориях Ост-Индской компании. И тогда у вынужденных обороняться англичан не останется иного выхода, как уйти из Китая.

Комптон печально улыбнулся: да, Чжун Лоу-сы говорил, что нынешний король Непала Раджендра Бикрам Шах недавно повторил свое предложение военной интервенции в Индию, призвав Пекин поддержать его в войне с британцами.

Услышав это, Нил взбодрился, окрыленный надеждой.

– И каков был ответ? – спросил он. – Есть ли шанс, что китайцы поддержат гуркхов в боях на землях Британской Индии?

Комптон покачал головой:

– Нет, это противоречит политике Пекина не заключать союзы с иными царствами. И потом, империя Цин не вполне доверяет гуркхам.

От этих слов Нила аж тряхнуло.

– Какие же вы, китайцы, дураки! – вскричал он. – Умные-то вы умные, но дураки! Как же вы не понимаете, что лишь этот маневр мог бы сработать! Гуркхи абсолютно правы!

Комптон покорно вздохнул:

– Сейчас это уже неважно. Время упущено.

Ночью Нил лежал без сна, размышляя о том, как в Индостане и Китае все могло бы измениться, если б империя Цин прислушалась к своим непальским данникам. Гуркхи могли бы занять значительную часть Гангской равнины, создав государство, способное обуздать европейские державы.

Если б не близорукость кучки людей в Пекине, карта мира стала бы совсем иной…

Нил уже начал задремывать, и тут вдруг за рекой что-то загрохотало. Выскочив на улицу, он увидел фейерверк над американской факторией, где еще обитали несколько иноземных купцов.

Видимо, они праздновали 1841 год, только что наступивший по западному календарю.

Поначалу Ширин собиралась пойти на новогодний раут Бернэмов в своем лучшем вечернем платье. Но потом занервничала, ибо не могла избавиться от мысли, что Бахрам не одобрил бы появления в европейской одежде на борту “Анахиты”, для него-то и строившейся. В результате выбор пал на мужнин подарок – лиловое шелковое сари, украшенное кантонской вышивкой.

Задиг и Фредди поддержали национальный стиль, в свою очередь отказавшись от привычных сюртуков и панталон. В день раута прибыв на виллу, Задиг выглядел как сановник Блистательной Порты: крепдешиновый кафтан, высокая черная шапка. Следовавший за ним Фредди был одет в простой, но элегантный китайский халат с изящной отделкой воротника. Однако на свежевыбритом лице молодого человека застыло несвойственное ему выражение тревожного ожидания – предстоящий визит на знакомую шхуну явно разбередил его чувства.

Согласно договоренности, баркас с “Анахиты” ожидал гостей на той стороне мыса, что смотрела на внешний рейд. Ширин, к причалу прибывшая в паланкине, была ошеломлена тем, как ее встретили на баркасе. К ней подбежал боцман и, отдав честь, гаркнул:

– Салаам, биби-джи! Кхем чхо? Здравия желаю, хозяйка! Как поживаете?

Мало того, что моряк заговорил на гуджарати, он как будто прекрасно знал, к кому обращается. Вглядевшись, Ширин поняла, что боцман этот из самой первой команды “Анахиты”, члены которой служили ее семье еще до постройки шхуны, а его еще мальчишкой привезли из Кача[89] и взяли юнгой на батело ее отца.

– Юсуф-джи? Ты, что ли? – спросила Ширин.

– Он самый, биби-джи. – Боцман обрадовался, что его узнали, и бородатое обветренное лицо его расплылось в широкой улыбке.

– Значит, по-прежнему служишь на “Анахите”?

– Так точно, – кивнул боцман. – Господин Бернэм сохранил всю старую команду.

Все до единого матросы прежде служили сету Бахраму, и все они взбудоражились, узнав о визите Ширин, которая для них оставалась хозяйкой.

– Пусть доски “Анахиты” перешли в иные руки, но душа ее навеки с вами и вашей семьей, биби-джи, – сказал боцман. – Корабли, они как лошади – помнят тех, кто их взрастил.

Баркас отошел от причала, и радость взаимного узнавания вспыхнула еще ярче. Среди множества судов, стоявших в проливе, Ширин легко отыскала взглядом “Анахиту”: ни один “купец” или военный корабль не обладал таким изяществом прогулочной яхты.

Шхуна тоже как будто ее узнала и оживилась, столпившиеся у фальшборта матросы вытягивали шеи, стараясь разглядеть вернувшуюся хозяйку. Восторженность их смущала Ширин, ибо все это выглядело так, будто она явилась востребовать наследство, захваченное самозванцами. Возникла мысль, не обидит ли Бернэмов прием, оказанный ей командой.

Но если миссис Бернэм и была этим раздосадована, то виду не подала, приветствовав всю троицу сердечно, а Ширин так с особой теплотой. Подхватив гостью под руку, она сказала:

– Наверное, вы хорошо знакомы с этим кораблем, дорогая?

– Да, конечно.

Похоже, миссис Бернэм совершенно оправилась после недавнего приступа нездоровья, лимонное вечернее платье с завышенной талией и пышными рукавами