Ближе к Ловелл-террас Нора прибавила шаг. Небо темнело, город неторопливо окутывала теплая сумеречная мгла. Скоро закончится софтбольный матч, в котором принимает участие Кевин, – перед выходом из дома она проверила по интернету, сколько им еще оставалось играть, – и к его возвращению она планировала находиться как можно дальше от этого района. У нее не было желания видеть Кевина или говорить с ним – она не хотела еще раз убеждаться в том, какой он замечательный человек и как ей нравилось его общество. Это все равно ничего не даст, теперь уже нет.

Перед домом Кевина Нора в нерешительности остановилась. Прежде она никогда здесь не бывала – сознательно уклонялась от визитов сюда, – и сейчас была поражена его габаритами. Перед ней высилось трехэтажное здание в колониальном стиле, расположенное в глубине улицы. Перед домом – покатый газон, довольно большой, хоть в тачбол[125]играй. Над крыльцом – небольшая арочная крыша, рядом с дверью – бронзовый почтовый ящик.

Ну же, давай, подначивала она себя. Ты сможешь.

Нервничая, Нора зашагала по подъездной аллее, потом – по каменной дорожке, ведущей к крыльцу. Одно дело – фантазировать о том, как она исчезнет, навсегда покинет друзей и родных; другое – воплотить свой план в жизнь. Прощание с Кевином – это не фантазия, а реальное действие, которое потом уже не переделаешь.

Ты больше меня не увидишь, написала она в письме.

В арке висел фонарь, но сейчас он не горел, и внизу, на самом крыльце, было темнее, чем вокруг него. Сконцентрировав все свое внимание на почтовом ящике, Нора не замечала стоявшего на крыльце громоздкого предмета, пока чуть не споткнулась об него. Сообразив, что это за предмет, она тихо охнула и, присев на корточки, присмотрелась внимательнее.

– Прости, – произнесла она. – Я тебя не заметила.

В автолюльке крепко спал грудной ребенок – крошечное существо нескольких дней от роду, с беличьими щечками, с мягким пушком черных волосиков, с едва читаемыми азиатскими чертами лица. От него исходил знакомый запах – узнаваемый душистый кисло-сладкий аромат новой жизни. Рядом стояла сумка с подгузниками, в ее внешнем кармане лежала нацарапанная от руки записка. Щурясь, Нора прочитала: «У девочки еще нет имени. Пожалуйста, позаботьтесь о ней».

Нора вновь повернулась к младенцу. Сердце в груди вдруг бешено заколотилось.

– Где твоя мамочка? – спросила она. – Куда она пошла?

Малютка открыла глаза. В ее взгляде не было страха.

– У тебя есть мамочка или папочка? Кроха пустила пузырьки слюны.

– Кто-нибудь знает, что ты здесь?

Нора огляделась. Улица безлюдная, безмолвная, как во сне.

– Нет, – ответила она сама на свой вопрос. – Тебя бы не оставили здесь одну.

Автолюлька служила еще и переноской. Из любопытства Нора взяла ее за ручку, оторвала от крыльца. Она была не очень тяжелая, не тяжелее сумки с продуктами.

Нести можно, подумала Нора и невольно улыбнулась.

* * *

Предложение переночевать в поселении «Виноватых» поначалу заинтересовало Джилл. Но теперь, когда она направлялась к Гинкго-стрит, в ней зрел протест. Чем они с мисс Маффи будут заниматься всю ночь? Сначала, представляя, как они будут переговариваться шепотом, она приходила в приятное возбуждение, – еще и потому, что в какой-то степени, на ее взгляд, это было противозаконно, все равно что не спать в лагере после отбоя. Поразмыслив, Джилл пришла к выводу, что это бесчестно, все равно что в первый же вечер после поступления накормить мороженым пациентов клиники для похудения.

Эй, отведайте сладенького! Вам понравится в нашем Лагере аскетов!

Как ни странно, уход Эйми ее тоже не очень обрадовал. Она переживала не за себя – с некоторых пор их пути с Эйми разошлись, – а из-за отца. Он очень привязался за это к Эйми время и расстроится, что она ушла. Его дружба с ней вызывала у Джилл зависть и даже некоторое беспокойство, но она также понимала, что благодаря Эйми она была избавлена от значительной части психологической нагрузки. Зато теперь, в предстоящие дни и недели, отец будет особенно нуждаться в ее поддержке.

Не самое подходящее время, чтобы оставлять его одного, – подумала Джилл.

Шагая по Элм-стрит, она переложила спальный мешок из левой руки в правую. И вдруг остановилась как вкопанная, ибо со стороны начальной школы раздалось нечто похожее на выстрел. Это петарда, заверила она себя. Но все равно ее прошиб холодный пот, она содрогнулась, мгновенно вспомнив душераздирающую картину: убитый мужчина, на которого она наткнулась у мусорного контейнера в День святого Валентина, жидкий ореол вокруг его головы, в широко открытых глазах застыло изумление, нескончаемые минуты, что она провела около трупа, ожидая прибытия полиции. Она вспомнила, как говорила с ним, успокаивая, словно он все еще был жив и его просто нужно было немного подбодрить.

Всего лишь петарда…

Джилл не смогла бы сказать, долго ли она стояла так, лицом к школе, прислушивалась, ждала второго хлопка, который так и не прозвучал. Опомнилась, когда, повернувшись, увидела, что на нее мчится машина, бесшумно, слишком быстро, словно хочет переехать ее. В последнюю секунду автомобиль резко повернул, выровнялся вдоль тротуара и затормозил точно рядом с ней – белый «приус», смотревший «мордой» в противоположном направлении.

– Привет, Джилл! – окликнул ее сидевший за рулем Скотт, опуская тонированное стекло. Из стерео-магнитолы неслась песня Боба Марли, про трех пташек, а на лице Скотта сияла его фирменная экзальтированная улыбка. – Где прячешься?

– Нигде, – ответила она, надеясь, что не выглядит настолько же ошеломленной, насколько себя чувствует.

Прищурившись, он внимательно посмотрел на спальник в ее руке, на сумку, перекинутую через плечо и грудь. Адам, сидевший в пассажирском кресле, перегнулся на своем месте, и в глубине окна, прямо за головой Скотта, чуть выше нее, нарисовалось его симпатичное лицо, один в один как у брата.

– Ушла из дома? – спросил Скотт.

– Ага, – ответила она. – Думаю к цирку прибиться.

Скотт поразмыслил несколько секунд и одобрительно хмыкнул.

– Круто. Подвезти?

* * *

Автомобиль ждал ее в условленном месте. Впереди сидели двое мужчин, Лори открыла заднюю дверцу и устроилась за ними. В ушах все еще звенело от выстрела; казалось, ее обволакивает гул, словно твердая звуковая оболочка отделяла ее от остального мира.

И слава богу.

Она сознавала, что мужчины смотрят на нее, и недоумевала, что их не устраивает. Спустя мгновение один из них, тот, что сидел в пассажирском сиденье – загорелый, с задубелой от постоянного пребывания на улице кожей, – достал из бардачка пакет на струнном замке, вроде тех, в которых замораживают продукты, открыл его и протянул ей.